Темп

Однако вовсе не заманчивые проекты Арндта повлияли на решение Арама последовать за ним: он хотел расстаться не со Швейцарией, а только с Гретой, не желая быть свидетелем усилий и уловок влюбленной девушки — свежей и, разумеется, полной жизни швейцарки, приближающейся к своему тринадцатилетию, — направленных на то, чтобы лавировать между ним и своим студентом-медиком. А все потому, что в ней присутствовали оба эти инстинкта, причем ведь иначе и быть не могло. После бегства Арама в Германию она вскоре вышла замуж, но все говорили о том, что ее первый сын, ставший таможенником, был от Орландо. Как тут не думать Араму, что он оказался прямой, основной причиной того, что Грета не вступила в брак раньше, вынуждавшей ее хитрить, возможно даже породившей какие-то мелкие драмы, о которых он, будучи ребенком, к тому же не слишком разбуженным, корпевшим над своими пешками в запахах сухого дока, естественно, ничего не знал. И вот, освободившись, она принялась наверстывать упущенное. Родила полдюжины крикунов, которые потом стали размножаться в свою очередь. Какой семейный портрет, если она доживет до своей бриллиантовой свадьбы! Тот ее образ, который сохранялся у него, оставался недосягаем для картины такой плодовитости. Нет, он совсем не стремился узнать, во что превратилась маленькая русалка Цугского озера. В сущности, чем она была для него в течение тех одиннадцати лет? Истина продолжала оставаться смутной и трудной для анализа. Ей он был обязан своим несколько суеверным вкусом к той ослепительной молодости, которой светятся некоторые люди. Чувством распахнутости жизни. Отказом чрезмерно переживать по какому бы то ни было поводу. Но главное, он был ей обязан своим влечением, своей восторженной реакцией на определенный тип женщин. Чему-то вроде страны Аркадии внутри себя.

Забыл ли Орландо и впрямь то приключение былых времен или же оно для него мало значило? Очевидно, за свою сногсшибательную молодость он расплачивался забвением того, чем нечаянно одаривала его жизнь. У Арама все было по-другому. Метка от крупных партий, как проигранных, так и выигранных, навеки запечатлевалась в его сознании. А партия закончилась не слишком хорошо. Не был ли он обречен, подобно некоторым игрокам, бесконечно анализировать все фазы партии, которая завершилась его отступлением и устранением? Конечно, нет. Однако у него все же не было намерения попасть в ловушку, поставленную Орландо, и увидеть, как Грета возникает в новом, настоящем времени в окружении уток и кур и четырех-пяти созданий ее собственного производства. А главное, со всем висящим на ней грузом существования, в котором он никак не участвовал, грузом плоти, удвоившейся в объеме и в площади. Лучше и не делать попыток представить себе, во что могли превратиться эта грудь, эти руки, эти губы, ее дыхание, слегка приподнимавшее простыню, когда, чтобы подавить смех, она натягивала ее до бровей, ясный аромат мелиссы, пропитавший подушку под их двумя сдвинутыми головками, а вообще-то предназначавшийся для защиты от комаров.

Мог ли такой восторг длиться долго? На этот вопрос Арам вынужден был ответить отрицательно. Может быть, именно Орландо, который с помощью совсем не обязательного в такой вечер намека воскресил эти картины, способствовал сохранению у него определенного образа Греты, поскольку поссорил его с ней как раз в тот самый момент, когда она должна была претерпеть метаморфозу и вступить на путь, где ей предстояло стать супругой, матерью со всеми вытекающими последствиями. Отвратительно! Мерзость! Чистейший ужас, если вспомнить о той безумной любви, которую рассказать могли бы разве что птицы небесные, разве что внимательные, сидящие на своем частоколе чайки. Любви, столь же не связанной с первопричинами, как и со всем тем, что могло бы из нее получиться, любви, лишенной корней и не имеющей иной опоры, кроме себя самой или той уверенности, которую дает незаменимое присутствие другого.

— Ну все, теперь я ухожу!

Слова эти, несмотря на царивший вокруг них гам, были услышаны за соседними столами и, надо думать, встречены с сожалением. Тонкие замечания и остроты, принадлежащие Орландо, ходили по городу и за его пределами, правда деформированные болтовней тех сирен, что поют лишь с чужого голоса, лишь с чужого текста. Взгляды этих молодых и в основном красивых девушек, сидевших на диванах с меняющейся геометрией, можно сказать, не отрывались от него весь вечер. Выходил он зрелищно, прокладывая себе дорогу плечом, с улыбкой на губах, обращаемой поочередно всем встречным, словно приходил сюда каждый вечер и каждое лицо ему было знакомо. И ни малейшего признака усталости. Полезный пример для его пациентов. Хотя вряд ли можно было ожидать, чтобы кто-то из них находился в этот час в «Гиге».