Темп

«…Одна из моих составляющих сейчас меня предает. Я вижу, как разделяюсь на части. Я уже не могу сохранять мир между своими различными группировками. Я больше не контролирую свои различные течения. Меня куда-то уносит, и я уже не в состоянии добраться до берега. Я действительно отстал от жизни, оказался главой государства, неспособным смирить смуту в той клеточной республике, физическим выражением которой я являюсь и которая составляет мое государство. Меня мучает страх оказаться в темнице, он давит мне на грудь, давит на солнечное сплетение. Уже нет спасения от боли: она пронзает мне плечо и в то же время убеждает меня, что я все еще существую, выстраивает вокруг себя реальный мир, который я уже было начал забывать, придает мне желание продолжать борьбу…»

Чья-то рука подталкивала его наружу, и когда он вышел из шатра и сделал несколько шагов, то увидел, что вокруг нет ничего, кроме света. На своих колах сидели три больших королевских сокола, внешний вид которых был настолько совершенен, что в течение какого-то мгновения он спрашивал себя, не претерпели ли внезапную метаморфозу те молодые люди, которые его сопровождали, и не их ли он сейчас видит перед собой сидящими на своих шестах с надетыми на голову кожаными колпачками, к верхней части которых прикреплены маленькие султанчики.

Он знал, что теперь все пойдет очень быстро. Слуга приблизился к одному из соколов и снял с него капюшон. Птица, выйдя внезапно из своей ночи, сделала жест, который в подобной ситуации сделало бы любое существо: несмотря на свое нетерпение, она задержалась, протирая глаза сочленением крыла. Потом слуга, протянув в сторону сокола руку и назвав его по имени, очень вежливо попросил, чтобы тот сел к нему на перчатку. И подготовительный ритуал закончился жестом слуги, бросающего птицу, как мяч, в необъятную свободу пространства.

В течение какого-то времени не было видно ничего другого, кроме птицы, набирающей высоту и обозревающей округу. Пролетело несколько синиц, но охотник пренебрег этой примитивной добычей. Внезапно Арам оказался увлеченным вслед за дрессировщиком, а тот принялся кричать, вроде бы показывая приблизившемуся к земле соколу на куропатку, которая только что взлетела вверх, не замечая угрозы. Сначала сокол как будто послушался этого приказа и голоса собственного инстинкта: сделал скачок прямо наперерез куропатке. Потом он стал описывать большие круги вместо того, чтобы поднырнуть под птицу, взгоняя ее, а потом ударить, ломая у жертвы ритм полета.

Соколятник продолжал подзадоривать снизу, призывая его завершить преследование. Однако птица набрала полную высоту, отказываясь нападать и продолжая «снимать пену», то есть летать под куропаткой, не хватая ее. И поднимаясь, все время поднимаясь, сокол занял место солнца. Не реагируя ни на какие призывы.

Раб, устав призывать своего воспитанника, с раздувшимися от крика шейными венами, упал лицом вниз и стал колотить землю руками.

Вдруг он снял перчатку и отбросил ее далеко от себя, признавая таким образом свое поражение и то, что охота не состоялась.

Поднялась сильная суматоха, но Арам продолжал следить за полетом, хотя услышал голос — может быть, Халеда, — утверждающий, что сокол уже невидим. И тот же голос заявил, что, когда сокол отказывается брать свою добычу, лучше ему предоставить свободу, поскольку это является признаком того, что он уже не принадлежит земле, что он вновь обрел дороги пространства.

Арам был уверен, что эта сцена была чем-то вроде завершающего эпизода другой виденной им сцены. Он опять увидел Орландо, который держал нить бумажного змея, подталкиваемого потоками воздуха, поднимавшимися от озера к внезапно освободившемуся от тумана небу. И у него было впечатление, что это он сам теперь безостановочно поднимается вверх вдоль нити.

Около него кто-то повторил: «В иные моменты бывает, что их уже невозможно заставить вернуться. Приходится терять птицу, которая не хочет брать добычи».

Потом исчез и этот голос, и вокруг него воцарилась первозданная тишина. Он испытывал нечто необъяснимое: у него было впечатление, что он лежит на земле, на камнях, запрокинувшись навзничь, продолжая следить за видимым ему одному полетом. Кругом суетились люди, и иногда он различал какое-нибудь лицо, видел, как шевелятся губы, но это его не касалось. Он тоже отказался взять добычу и отпустил ее летать вдали от себя. Значит, надо лететь ввысь.

Он услышал как бы шелест ветра по камням, и это было как сон. Сон, в котором летаешь. Очень высоко. Не видя никаких картин. Время больше не существовало. Было только это скольжение в пространстве. По упругости своих крыльев он понял, что он и есть эта птица и что его уносят потоки воздуха. А внизу не было уже больше ничего, даже его тени. И он понял, что рука, которая сорвала с него его маску, подбросила его к солнцу.