Темп

— Почему бы нет? Мы еще ничего не рассказали друг другу — до меня дошли слухи об этой гштадской истории: этом несчастном, которого вы обнаружили… Хорошо, сегодня вечером. Но только не очень рано. Я хотел бы еще поработать часок-другой, потом я к вам присоединюсь. Как подумаю, что знал вас, когда вы еще бегали в коротких штанишках… когда-то я обращался к вам на «ты»…

Кстати, если вдруг почувствуете усталость, если появится снова даже не само недомогание, а страх перед ним, примите одну из этих таблеток. Не забудьте. И не ждите. Просто не расставайтесь с ними. Носите всегда при себе.

— Что вы предпочитаете: «Ласнер», какой-нибудь другой ресторанчик?

— Давайте «Ласнер». Наша молодость, мой дорогой! Я очень люблю зал, который обращен к озеру: там можно поговорить. И вспомнить тех, кто приходил туда.

Он его проводил и уже в дверях добавил:

— Я вижу, у вас машина. Не увлекайтесь прогулками. Не слишком жмите на педаль. «Ласнер» — это очень хорошо. Место спокойное. И забудьте на это время о шалостях. Вы любите музыку… телевидение?

— Телевизор, умеренно.

— Не забывайте про пилюли.

В машине, когда он спускался к отелю, Арам подумал, что у Орландо весьма своеобразная манера общения с пациентами, заключающаяся в том, что он говорит вместо них. Даже если бы Арам и попытался изложить какие-то детали того, как все произошло в аэропорту Кеннеди, его собеседник тут же вежливо заткнул бы ему рот, спросив, например, про температуру в Нью-Йорке. Это заставило его восстановить в памяти события, происшедшие сутки назад, словно он хотел себя убедить, что они действительно имели место. Существовали кое-какие вещи, которые нельзя было поставить под сомнение: то, что он мягко осел в коридоре для транзитников, что очнулся лежащим на носилках, а рядом стояли дежурный врач и две или три стюардессы, у которых на лице был вопрос, не набрался ли он спиртного или наркотиков; потом то, что после достаточно короткого отрезка времени, пока он пришел в себя и немного расслабился, врач сказал ему, что он может лететь.

В тот момент перед ним возникла проблема: либо продолжить полет в направлении Лондона, не придавая значения происшедшему, но при этом рискуя попасть, если ему снова станет плохо, сразу по прибытии в аэропорт Хитроу, после того, как самолету разрешат посадку вне очереди, на машине «скорой помощи» в больницу «Чаринг-Кросс», либо принять гораздо более мудрое решение и выбрать окружной путь через Швейцарию с перспективой добраться до Лондона попозже. В любом случае у Дории нет повода упрекать его в том, что он удрал нарочно, оставив ее одну с Хасеном, ее ливанским мужем, который обеспечивает финансовую сторону фильма, но от которого нельзя ждать существенной помощи, если моральный дух у нее упадет до нуля.

Склониться к этому решению его заставило то, что Орландини был прежде всего человеком, которого он знал и который знал его, еще когда он жил в Гравьере, следовательно, существом, способствующим тому, чтобы все обретало равновесие. Именно такое впечатление осталось у него от первой их сегодняшней встречи. Если бы у Орландо действительно вызывало опасение состояние его здоровья, он приехал бы встречать его в Куэнтрен, а не тратил бы два часа на забавы с бумажным змеем. Все это вполне удовлетворяло и оправдывало крюк в Монтрё.

Стало быть, он получил, чего хотел, то, за чем сюда приехал. Гарантию безопасности. Нечто вроде шаманского покрывала. Он чувствовал себя в порядке: он побывал у врача. А раз так, ему, вероятно, вместо того, чтобы приглашать Орландо отужинать, следовало бы пойти лечь спать, чтобы компенсировать отсутствие полноценного сна на протяжении последних двух суток.

В конечном счете он начал ужинать один, решив, что Орландо по той или иной причине присоединиться к нему сегодня не сможет. Стол, за которым он сидел, стоял несколько в стороне, в таком месте, откуда можно было наблюдать за всем огромным, вытянутым в длину залом, что создавало между ним и другими еще занятыми столиками зону тишины, нарушаемую лишь приглушенными шагами прислуги. Очень далеко, за пределами всякой земной реальности, из каких-то глубин, пройдя через все эти роскошные и пустынные залы, доносилась музыка, музыка, призванная выразить призыв былых эпох и одновременно создавать — более убедительно, чем что-либо еще в отеле — мифическое пространство.

Смена часовых поясов, некоторая усталость, удивление от того, что он здесь, придавали всем этим световым бликам, которые отражались в стеклянных, сообщающихся с ночью поверхностях, налет невероятного.