Темный путь. Том второй

— Вы как бы думали? — начал он. — Отчего этот воинственный дух существует в человеке?.. Оттого-с, что каждый человек старается как можно шире размахнуться, а так как кругом его стоят другие, так он непременно кого-нибудь да ушибет; оттого-с, что каждый человек думает, что для него только одного-с созданы небеса и земли, и воздух, и воды и что один он стоит в центре мира…

— Вы ошибаетесь, — возразил я, — есть много людей не эгоистов, которые забывают о себе и думают только о других.

— Позвольте-с, позвольте-с, — прервал он меня нетерпеливо и слегка заволновался. — Это совершенно верно-с. Только всякий не эгоист и думает, и чувствует именно так-с, как я говорю; ибо таков уж закон природы… И вот этот-то закон должно победить в себе.

— Как так?! — удивился я… — Победить закон природы!

— Да-с! И не забывать, что первый и злейший враг наш есть она, именно эта-с природа — злая наша мачеха, которая, тем не менее, нас и греет, и питает.

Я невольно улыбнулся.

— Что же это вы защищаете или проповедуете аскетизм?!

Он махнул рукой.

— Нет-с! До аскетизма тут далеко. Это простой-с прием, который можно выразить так: не думай и не заботься о себе больше, чем ты заботишься о других…

— «И люби ближнего своего, как сам себя», — добавил я полунасмешливо. — Это давно известно.

— Да-с, давно известно, очень давно-с, тысячу восемьсот пятьдесят шесть лет, да только до сих пор мы этого не поняли… И вот почему я и говорю: прежде всего надо победить в себе природу, чтобы не размахиваться широко.

— Но согласитесь, что нельзя себя заставить насильно любить кого-нибудь. Тут дело симпатий и антипатий. Дело невольное…

— Совсем нет-с! Совсем нет-с! — заговорил он и опять заволновался. — Надо постоянно помнить, что каждый человек — прежде всего — есть человек. В каждом человеке есть что-нибудь доброе, человечное, и вот это-то человечное и есть самое дорогое-с. Его надо беречь и сохранять, и воспитывать… как дорогое растение. Вы чувствуете влечение, заметьте, человечное влечете, к преступнику, которого казнят, вам жаль его… Или к врагу, когда этот враг лежит, умирающий, у ваших ног. И как бы ни был вам антипатичен этот враг, вы уж непременно-с его пожалеете. Это верно-с!.. Даже если бы он лишил вас самого дорогого или просто оскорбил это дорогое для вас…

И мне живо представился умирающий Туторин… «Но зачем же, — подумал я, — он как бы нарочно намекает на одно и то же?»

— А что такое это дорогое для вас? — позвольте вас спросить-с. — И он быстро привстал с постели и взял меня за рукав рубашки. — Это-с, что я люблю, — ответил он внушительным шепотом. — Это мое-с! Моя симпатия, то, что мне принадлежит. И этого ты трогать не смей! Не смей! Не смей!..

И он слегка засмеялся добродушным смехом и опять сел на свою постель.

LXXI

Он глубоко вздохнул, помолчал и тихо развел руками.

— Как ни думай, ни рассуждай, — начал он, — а вся загвоздка-с в этом я. Плохо, коли узды на него нет. Оно все бы, кажись, захватило, и сказало бы: это мое! Лапу к нему не протягивай!..

— Это вы что же? — спросил я. — Против собственности?

— Н… нет. Зачем же-с? Я только думаю: если у меня, например, это одеяло, а вам укрыться нечем от холода, так ведь, кажется, по справедливости, следует этим одеялом поделиться с вами… Так ведь нет, говорят, выйдет глупо!.. Коли ты разрежешь одеяло, то и сам не согреешься, и твоему соседу не поможешь. А коли укроешься вместе с ним одним одеялом, то… Что же за удовольствие?! (Заметьте это, пожалуйста: что за удовольствие!) От него, от соседа, может быть, воняет. Он храпит, ворочается… А что сказал Христос? А?! Последнюю рубашку сними и отдай неимущему. Вот это любовь-с! Это человечность-с!

И он опять вскочил с постели и заволновался.

— И вот-с вы посмотрите кругом, да подумайте, что всякий думает о себе больше, чем о другом. И ведь это все-с, все…

— Ну, вы опять увлекаетесь, — поправил я его, — где же все?!

— Все-с! И народ, и народы, и государства. Каждый о себе и как можно больше о себе. Мне сила и богатство, и слава, а соседу кукиш с маслом… И вот отсюда, отсюда все зло и мерзости…

— Хорошо! Допустим это, — сказал я, — но если все так думают и делают, то как же вы переделаете весь свет?!

Он не сразу ответил.

— Исподволь, понемножку-с… можно. Ведь медведя учат плясать-с… Я вот расскажу. У нас в Туле я устроил маленькое общество (Я ведь туляк.) На этих человечных началах, понимаете?.. Ну, сперва было хорошо пошло. Собралось нас человек десятка два и дали все клятвенное обещание: жить для самих себя по-братски и другим помогать. И если кто будет нападать или обижаться на кого-нибудь из наших, то защищаться всем гуртом… не жалея живота…

— Это вы, значит, устроили ассоциацию.

— Н… нет. Так, знаете ли, маленькое общество.

— Ну и что же?

— Запретили-с. И даже предводителю была большая неприятность; в Петербург вызывали для объяснения. А губернатору строжайший выговор…

— Ну, вот видите ли. И тут препятствие…