Темный путь. Том второй

— А вы не стесняйтесь!.. — вдруг зашептал он каким-то глухим сиплым шепотом. — Скажите просто: отвяжись! надоел! молчи!.. А то ведь я вам действительно спать не дам. На меня ведь нашла говорильная лихорадка. Она каждый вечер меня посещает и каждую ночь напролет… Днем я ничего… смирный человек… а ночью… Вот!..

— Нет! Говорите, — сказал я. — Вы вот, как мне кажется… смеетесь над соединением людей воедино, а я верю и хлопочу об этом…

— Да ведь верить во все можно, во все что угодно!.. Скажите мне, что сапоги летают, и если мне хочется, действительно хочется поверить, что они летают, то я поверю и даже придумаю, изобрету такую теорию, которая объяснит, почему и как они летают… Вот ведь штука какая!

— Ну! Мне кажется, вы преувеличиваете, — сказал я, — и говорите парадоксы.

Он ничего не ответил, вероятно пережидая, чтобы кашель снова не захватил его, а потом начал нервным страстным шепотом:

XCIII

— Верить во все можно, да не должно. И без того много в нас лжи и чепухи… И когда мы от нее избавимся и даже избавимся ли от нее когда-нибудь, про то знает Аллах единый. Нет! Вы мне поведайте, на каких таких основаниях вы будете соединять людей… ссучивать их, сращивать вместе и во имя каких это благ?!

— Да вы, может быть, не верите, что силами нескольких,… целой, дружной ассоциацией можно больше и лучше сделать, чем силами одного человека.

— Нет, не верю, — я ведь ни во что не верю, — а знаю, что артель сильнее одиночного работника… Это я знаю… и если вы об этом хлопочите, так ведь это глупо — простите вы меня, Бога ради! Это и так само собой делается… Есть всякие ассоциации… всякие… и хищные, и добродетельные… Вы о чем же хлопочете?..

— Хлопочу, чтобы человек был человеком, а не зверем…

— Чтобы жил он с волками и его бы грызли, а он сам бы не кусался… Так, что ли?.. Вы, значит, хотите поступать по-человечьи и быть умней природы… Ну! Это пустое занятие!.. Я кусаюсь потому, что у меня зубы есть… Я «има» и кусаюсь… И благо всем, кто кусается!.. Нет, вы меня научите, какими такими средствами вы свяжете всех людей воедино!

— Любовью… — брякнул я.

Он начал глухо, сдержанно хихикать.

— Это что ж за зверь такой?.. Я его никогда не видал…

Я вспомнил вопрос Геси: «С какого же конца обнимать и целовать все человечество?»

— Любовь, — сказал я, — это единственное средство связать всех людей правильно, естественно, чтобы эти связи были легки, свободны и не тяготили их…

— Вы, значит, ветхозаветный прелюбодей!..

— Вы можете называть меня как вам угодно, — сказал я сердито. — Но лучше будет, если бранить меня в глаза не будете…

— А не то оскорбитесь и сейчас пулю в лоб?..

— Н-нет… К чему же двум благоразумным людям друг другу дерзости говорить…

— Пррравильно!.. А я вот что вам доложу: любовь и ненависть, злоба и благодушие… вовсе не во власти человека… нет!.. Они лежат в крови, в сердце, в нервах… ну, там шут их знает где… И если вы полагаете, что их можно культивировать, то вы жестоко ошибаетесь… Человек всегда был зверем и останется зверем… Поверьте, он только меняет облик по градусу цивилизации…

— Как! — вскричал я. — Вы думаете, что человечность — идеализация?..

— Я ничего вообще не думаю… Я наблюдаю и подвожу итоги… Я вижу, что человек меняет шкуру, а натура в нем завсегда остается человечья, и ничем вы ее не возьмете… Есть склонности добродетельные или злые… И куда меня тянет и что меня носит?.. Я положительно… да и никакой шут этого не знает. Вот мне теперь кажется, коли бы кашель мой прошел, то я был бы счастливейший человек, но очень может быть, что это мне так только… кажется… Когда этот кашель пройдет, то образуется в некоторых моих ощущениях пустота, и я все-таки буду несчастен, мне все-таки чего-то будет недоставать… ну, хоть печеных ананасов… Да нет, этого не будет… Нет! Шутишь! Три эскулапа осматривали меня наиаккуратнейшим образом, и все трое, в унисон, объявили, что кашель не пройдет, а я с ним пройду торжественным маршем в могилу… Вы ведь знаете Marche funèbre[43] Бэтховена?.. Нравится?..

И он снова закашлялся убийственным, раздирающим кашлем.

— Вы действительно помолчали бы, — сказал я.

— Что же молчать-то?.. — зашептал он. — Можно и молчать… только знаете ли, когда молчишь, то надо чем-нибудь занять в себе человека… Ведь он всегда ищет занятия… А без занятия скучно… смертельно скучно… Без занятия тянет порешить себя… разом… Ей-богу! Право!.. Я даже для этой цели и инструмент с собой вожу… Вот видите…

И он вытащил из-под подушки и показал мне небольшой, обделанный в серебро, револьвер.

— Благодетельная вещь!.. — сказал он, снова спрятав его под подушку. — С ней так спокойно спится… и никакие пакости и напасти не страшны… Всегда знаю, что тут… Сам себе господин… хочу — страдаю, хочу… перестаю страдать…

— Ну, это вещь еще весьма сомнительная… — сказал я. — Гораздо больше шансов за то, что жизнь продолжится и после смерти…

Я вовсе не ожидал того действия, которое произвели эти слова.