Темный инстинкт

— Я только попытаюсь установить с ним контакт, — Наталья Алексеевна дотронулась до его небритой щеки. — Это мой долг все-таки.

— А мой долг в чем? Мой?!

Кравченко, как и все, молча следивший за этим весьма эмоциональным диалогом, понял только то, что Сидоров беспокоится за даму своего сердца, и беспокоится потому, что почти уверен, ей одной непременно удастся…

«Чушь, не откроет ей Пустовалов дверь. Да что он, псих, что ли?»

А в квартире по-прежнему крушили мебель, визжал ребенок, голосила старуха.

— Юрий Петрович, выслушайте меня, пожалуйста, — голос Натальи Алексеевны от волнения чуть дребезжал, как надтреснутый колокольчик. — Вы совершенно правы: те таблетки и те уколы, которыми вас мучили в больнице, только вредили вашему здоровью и приближали ваш конец. Теперь это стало ясно. Вы были правы с самого начала. Вы слышите меня?

Звон разбитого стекла. Наталья Алексеевна дотронулась до двери.

— Юрий Петрович, вы были правы, а они ошиблись, потому что не захотели вас выслушать. Так? Теперь они тоже поняли свою ошибку и хотят помочь вам. Но я думаю, вы и сами себе в состоянии помочь. Ведь правда?

В квартире стало тихо. Даже ребенок умолк.

Палилов кивнул: вперед же выдвинулись трое дюжих оперов: готовность номер один. Сидоров пытался затесаться в их ряды, но присутствующий здесь начальник ОВД взмахом руки прогнал его.

— Извините, но, если он откроет дверь, войду туда только я одна. Это мое условие. — Наталья Алексеевна сверкнула очками. — И вообще, не мешайте мне пока, а?

Юрий, — ее голос снова зазвенел, — вас действительно не правильно и плохо лечили в той больнице, даже диагноз установили неверный. Вы ведь совсем не тем больны, правда?

— Я умираю, — простонали-прошипели из-за двери.

"Оружие бы применили, рискнули бив два счета кончили этот бардак, — досадовал Кравченко. — И кто им сказал, что в него нельзя стрелять: нет, видите ли, удавятся за параграф в инструкции своей. А сами ни хрена не могут.

Ну тогда бы и рисковали, на то у них и работа…" — Он недодумал свою умную мысль и снова весь обратился в слух.

— Да, вы умираете, — скорбно согласилась Наталья Алексеевна. — Я это знаю. Мне очень жаль вас. Но что же делать? Но у вас еще достаточно времени, чтобы…

— Нет у меня времени!

— Есть, и вы это знаете. Хотя бы на то, чтобы рассказать о том способе лечения вашей болезни, который вы открыли. Вашем новом способе. Вы ведь много думали над этим, правда? Много размышляли, вам есть чем с нами поделиться?

— Я не знаю, как мое новое лекарство называется! Это не ваши.., таблетки! Это эликсир.

— Конечно, это эликсир, а не таблетки, — мягко согласилась врач. — Я думаю, вы были совершенно правы, разработав этот эликсир. Если бы вы знали, как мне хочется узнать о нем поподробнее.

— Вы кто? Вы из этих? — за дверью повысили голос. — Я не верю никому из этих.

— Юрий Петрович, я журналист. Работаю над статьей о том, как несправедливо обошлись с вами. Мне хотелось бы поговорить. Я не прошу вас выходить, вы там в полной безопасности. Но.., откройте дверь, и я войду сама.

— Попросите его освободить ребенка! — шепнул начальник ОВД.

— Малыш голодный, Юрий Петрович, вы ведь позволите мне принести ему еды? А впрочем, нет.., он же маленький совсем, тут его мать, позвольте ей покормить его, отпустите маленького.

— Он все равно подохнет! Мы все подохнем! Какая разница — сытыми или голодными?!

— Ну хорошо, вы правы, — Наталья Алексеевна встала боком к двери. — Может, нам все-таки удастся поговорить? Я приду одна. Вы сразу закроете дверь. Вы ничем не рискуете, Юрий Петрович.

Стояла гробовая тишина. Потом завизжал ребенок.

— Если кто войдет за журналистом, я сломаю пацану шею, он у меня в руках, — донеслось из квартиры. И потом дверь тихо клацнула, приоткрылась. Наталья Алексеевна боком начала протискиваться в щель.

— Спокойно, Юрий Петрович, я одна. Только не сделайте малышу больно. Ой, а вы не…

Тут дверь с лязгом захлопнулась.

— Слушайте, вы что, охренели все?! — Сидоров растолкал коллег и ринулся к двери. — Вы что? Мне не дали и сами ничего не… Он же ее там… Слушай, ты, сукин сын, — он громыхнул кулаком по двери, — если ты хоть пальцем ее и ребенка тронешь, я тебя…

— Уберите его отсюда! Он все испортит. — Палилов, снова возникший из небытия, обеими руками отталкивал опера от двери. Потом вдруг округлил глаза и заорал:

— Сколько раз повторять, чтобы с места операции убрали всех посторонних?! Все марш вниз немедленно! Не-медлен-но!

Сидорова, а заодно с ним Кравченко и Шипова «сопроводили» вниз.

— Успокойся, Шура, видишь, они с шефом в бутылку уже полезли, — шептал оперу один из его сослуживцев. — У нашего теперь два выхода: пан или пропал. Тут и без погон, и без пенсии в два счета вылетишь, если что.., вот он и бесится. А все потому, что — ты ведь и сам это, Шурка, понимаешь — реально пока все равно ничего сделать нельзя.

— Можно! — рявкнул Сидоров. — Я должен вместо нее был туда пойти.

— А он бы младенцу шею свернул — тогда вообще все насмарку. Терпи. Зубы сожми и терпи. Скоро стемнеет. Не век же он там куражиться будет, может, попозже что и подвернется.