Темное пророчество

Мэг все еще пела. Теперь ее голос звучал так, будто его выдавливали из нее — словно какой-то гигантский невидимый кулак сжимал ее, как игрушку с пищалкой. Свет и тени дрожали на стенах пещеры, иллюстрируя ее слова призрачными изображениями.

В одной из таких сцен мужчина средних лет, присев на корточки, улыбался, будто глядя на ребёнка. У него были темные кудрявые волосы, как у меня (я имею в виду волосы Лестера), широкий веснушчатый нос и мягкие, добрые глаза. Он протягивал кому-то красную розу.

— От твоей матери, — прошептал он в унисон песне Мэг. — Эта роза никогда не увянет, малышка. Тебе никогда не придется беспокоиться о шипах.

В видении возникла потянувшаяся к цветку пухлая детская рука. Я предположил, что это были самые ранние воспоминания Мэг — что-то на самой грани сознания. Она взяла розу, и лепестки прекрасного цветка полностью распустились. Стебель нежно обвился вокруг запястья Мэг. Она запищала от восторга.

Другое видение: император Нерон в своем пурпурном костюме-тройке опустился на колени, чтобы взглянуть в глаза Мэг. Он улыбался той улыбкой, которую, не зная Нерона, можно было бы по ошибке назвать доброжелательной. Его двойной подбородок выпячивался под бородкой, похожей на ремень шлема. На его жирных пальцах сверкали драгоценные кольца.

— Ты будешь хорошей девочкой, не так ли? — он сжал плечо Мэг чуть сильнее, чем следовало. — Твой папа должен уйти. Может быть, если будешь хорошо себя вести, ты увидишь его снова. Разве это не славно?

Младшая версия Мэг кивнула. Каким-то образом я чувствовал, что ей было около пяти. Я представил, как ее мысли и эмоции крутятся внутри нее, образуя толстую защитную оболочку.

В поле видимости мелькнула ещё одна сцена. Прямо перед входом Нью-Йоркской публичной библиотеки в Мидтауне на белых мраморных ступенях лежал труп мужчины. Одна его рука покоилась на животе, напоминавшем ужасное поле битвы с кроваво-красными траншеями — возможно, это были следы ножа или когтей крупного хищника.

Полиция сновала вокруг, делая заметки, фотографируя, удерживая толпу за линией желтых лент. Однако они расступились, чтобы пропустить двух человек — Нерона в другом пурпурном костюме, но с той же ужасной бородкой и украшениями, и Мэг, которой теперь было лет шесть, перепуганную, бледную, упирающуюся. Она увидела тело и захныкала. Она попыталась отвернуться, но Нерон опустил тяжелую руку на ее плечо, удерживая на месте.

— Я хочу, чтобы ты это видела, — его голос источал фальшивое сострадание. — Мне так жаль, моя дорогая. Зверь… — Он вздохнул, как будто эта трагическая сцена была неизбежной. — Мне нужно, чтобы ты училась более усердно, понимаешь? Что бы ни говорил мастер мечей, ты должна это делать. Мое сердце разобьется, если произойдет что-то еще, что-то даже хуже, чем это. Посмотри. Запомни.

В глазах Мэг стояли слезы. В другой руке ее отца был зажат стебель розы. Смятые лепестки рассыпались по животу, почти невидимые в крови. Она закричала: «Папа! Помоги мне!» Полиция не обращала на нее никакого внимания. Люди в толпе вели себя так, будто ее не было. Только Нерон был рядом с ней.

Наконец она повернулась к нему, уткнулась лицом в жилет его костюма и неудержимо зарыдала.

Тени на стенах пещеры замелькали быстрее. Песня Мэг стала отражаться эхом, дробясь на беспорядочные волны звуков. Озеро вспенилось вокруг меня. На маленьком скалистом острове сгустилась тьма, закручиваясь, как водяной смерч, и образуя фигуру человека.

— Мэг, прекрати петь! — закричал я.

Всхлипнув в последний раз, она, вся в слезах, рухнула на колени, а потом со стоном упала на бок; ее голос напоминал сминаемую наждачную бумагу. Стразы в ее очках по-прежнему светились, но слабым голубоватым оттенком, словно утратив всю теплоту.

Больше всего я хотел броситься к ней. Действие глотков Памяти и Забвения на мой организм в основном прекратилось. Я знал Мэг МакКэффри. Я хотел утешить ее. Но я также знал, что опасность, грозившая ей, не миновала.

Я повернулся лицом к острову. Призрак, состоящий из теней и фракталов света, напоминал человека лишь отдаленно. Остаточные образы из стихов песни Мэг вспыхивали и гасли в его теле. Он внушал страх даже более сильный, чем Эгида — щит Талии, — источая волны ужаса, грозившие нарушить моё самообладание.

— Трофоний! — закричал я. — Оставь ее в покое!

Его облик стал отчетливей: блестящие темные волосы, гордое лицо. Вокруг него роилось множество призрачных пчел, его священных созданий, маленьких пятнышек тьмы.

— Аполлон, — его голос, резонируя, звучал низко и грубо, в точности так, как его передала Джорджина на Троне Памяти. — Я долго ждал, отец.

— Пожалуйста, сын, — я стиснул руки. — Не Мэг твоя просительница. Это я!

Трофоний рассматривал юную МакКэффри, теперь свернувшуюся и дрожащую на каменном уступе.

— Если она не моя просительница, то зачем она вызвала меня своей песней скорби? У нее есть множество вопросов без ответов. Я мог бы ответить на них, что будет стоит ей рассудка.