Темное пророчество

— Смесь плотоядных лошадей? Кубики боевых страусов? И… грифонья крошка? — она повернулась ко мне с ужасом в глазах. — Они же не делают еду из животных?

Я вспомнил давний банкет со злобным царем Танталом, подавшим богам на стол рагу из собственного сына. С людьми всякое возможно. Но я сильно сомневался, что в меню кафе значатся блюда из мифической фауны.

— Эти штуки были под замком, — сказал я. — Я думаю, они отложены как еда для самых редких животных зоопарка. Это смесь для плотоядных лошадей, а не смесь из плотоядных лошадей.

Во взгляде Калипсо стало немного меньше отвращения.

— Боевой страус? Что это вообще такое?

Вопрос вызвал старое воспоминание. Меня накрыло видением, мощным, как зловоние немытой клетки лемура.

Я отдыхал на кушетке в походной палатке моего друга Коммода. Он участвовал в военной кампании своего отца, Марка Аврелия, но ничего в палатке не указывало на суровую жизнь римского легиона. Над головой легкими волнами вздымался белый шелковый навес. В уголке музыкант тихо играл нам на лире. Под нашими ногами лежали лучшие ковры из восточных провинций, каждый из которых стоил, как целая вилла в Риме. Стол между нашими диванами был уставлен снедью для послеобеденного перекуса: жареный кабан, фазан, лосось и фрукты, высыпающиеся из массивного золотого рога.

Я развлекался, бросая виноград в рот Коммода. Конечно, я не промахивался до тех пор, пока мне самому этого не хотелось. Было весело наблюдать, как ягоды отскакивали от его носа.

— Ты ужасен, — дразнил он меня.

«А ты прекрасен», — подумал я, но лишь улыбнулся в ответ.

Ему было восемнадцать. В смертной форме я выглядел на тот же возраст, что и он. Но даже с моим божественным совершенством я едва ли был красивее принцепса. Несмотря на свою легкую жизнь рожденного в пурпуре Императорского дома, Коммод был воплощением атлетического совершенства — его тело было гибким и мускулистым, золотые локоны вились вокруг его лица олимпийца. Его физическая сила уже была известна, его сравнивали с легендарным героем Геркулесом.

Я кинул еще одну виноградину. Он поймал ее рукой и изучил маленький плод.

— Ох, Аполлон… — да, он знал мою реальную сущность. Мы были друзьями, больше, чем друзьями, на протяжении почти месяца. — Я устал от этих кампаний. Мой отец воюет почти все время своего правления!

— Такая тяжелая жизнь, — я указал на роскошь вокруг нас.

— Но это нелепо. Топтать дунайские леса, искореняя варварские племена, которые не представляют никакой угрозы для Римской империи. Какой смысл быть императором, если ты не можешь развлечься в столице?

Я откусил кусочек мяса кабана.

— Почему бы не поговорить с отцом? Не попросить отпуск?

Коммод фыркнул.

— Ты же знаешь, что он сделает. Прочитает мне очередную лекцию о долге и морали. Он же такой добродетельный, такой совершенный и почитаемый.

Он изобразил в воздухе круги (кавычки тогда ещё не изобрели). Безусловно, я разделял его чувства. Марк Аврелий был самым суровым, самым могущественным отцом в мире, за исключением моего отца, Зевса. Оба любили читать нотации. Обоим нравилось напоминать своим отпрыскам, насколько им повезло, насколько привилегированны они были, насколько они далеки от ожиданий своих отцов. И, конечно же, у обоих были великолепные, талантливые, трагически недооцененные сыновья.

Коммод раздавил виноградину и стал смотреть, как ее сок стекает по пальцам.

— Аполлон, мой отец сделал меня соимператором, когда мне было пятнадцать. Это давит. Постоянные обязательства. Потом он женил меня на этой ужасной девушке Бруттии Криспине. Кто называет свою дочь Бруттия?

Я не хотел смеяться над его женой, находящейся на расстоянии… но часть меня радовалась, когда он говорил о ней плохо. Мне хотелось его внимания.

— Ну, однажды ты станешь единственным императором, — сказал я. — Тогда ты сможешь создать свои правила.

— Я заключу мир с варварами, — тут же сказал он. — Потом мы отправимся домой и отпразднуем играми. Лучшими играми всех времен. Я соберу самых экзотических животных в мире. И буду лично сражаться с ними в Колизее… с тиграми, слонами, страусами.

Я рассмеялся.

— Страусами? Ты когда-нибудь видел страуса?

— О, да, — у него был задумчивый взгляд. — Удивительные создания. Если научить их сражаться, возможно, разработать для них какую-нибудь броню, они будут невероятны.

— Ты красивый идиот, — я кинул другую виноградину, которая отскочила от его лба.

На его лице промелькнула короткая вспышка ярости. Я знал, что характер у моего милого Коммода был ужасный. Он был слишком увлечен резней. Но какая мне была разница? Я был богом и мог говорить с ним так, как не смел никто другой.

Кто-то откинул полог палатки. Вошел центурион и отсалютовал, но его лицо было охвачено горем и блестело от пота.

— Принцепс… — его голос дрожал. — Ваш отец… он… он…

Он не произнес слова «мертв», но казалось, что оно витало вокруг нас, лишая кислорода. Лира смолкла на мажорном септаккорде.

Коммод посмотрел на меня, в его глазах читалась паника.

— Иди, — сказал я как можно мягче, пытаясь скрыть свои опасения, — с тобой всегда будет мое благословение. У тебя все получится.