Темное искушение

Я рассмеялся. Очевидно, она не поняла ничего про «изнасиловала», иначе ей было бы что добавить. Мое веселье улетучилось, когда я вспомнил, что на ней нет ничего кроме моей тонкой футболки.

Мой взгляд стал жестче.

– Надень гребаные штаны, Мила.

Она проигнорировала меня. Проигнорировала. Меня. Если она думала, что огнестрельное ранение сделало меня настолько пассивным, что я не потащу ее задницу вверх по лестнице, она ошибалась. Но ее слова остановили меня.

– С ним все будет в порядке? – спросила она.

Врач понял вопрос, но, к сожалению, не смог перевести свой в высшей степени бесполезный ответ.

– Если выстрел в руку убьет его, я разведусь с любимой женой и трахну известную ВИЧ-инфицированную шлюху. Потом перееду в Сибирь и буду выращивать репу, пока не умру.

Я расхохотался.

Мила нахмурилась.

– Это значит «нет»?

– Он сказал, что если выстрел в руку меня убьет, он разведется с любимой женок и трахнет известную шлюху с ВИЧ. Затем уедет в Сибирь и до самой смерти будет выращивать репу.

Чтобы скрыть улыбку, она прикусила губу.

– Он тоже считает тебя бессмертным.

Я хотел улыбнуться в ответ, но не стал. Я пережил очень много смертельных моментов. Когда был моложе, даже считал, что смерть меня не хочет. Теперь я думал, что борьба за то, чтобы выбраться с низов леденящей Москвы, наградила меня железной волей к жизни.

– Нет, котенок. Он просто видел меня в гораздо худших состояниях.

Она сглотнула, ее взгляд скользнул по моей груди, как будто она впервые увидела шрамы. Некоторые из следов были длинными и тонкими от тайком пронесенных за решетку лезвий. Несколько пулевых. Один в боку, один в спине, один в руке и еще один в сантиметрах от сердца. Мила провела по нему пальцем. От прикосновения мурашки побежали по коже.

– Кто? – спросила она дрожащим голосом.

Я знал, что она спрашивала, кто стрелял в меня – кто почти убил меня. Но что-то во мне протестовало против того, чтобы сказать ей правду. Мила хотела жить в сверкающем пузыре. Пузыре, в котором можно было бы выторговать ее отца. Пузыре, который был бы слегка темным, но, тем не менее, блестящим.

После смерти отца она могла бы многое узнать о том, как он вел дела. Что похищал девушек младше, чем она, и отправлял их в секс-индустрию. Ее пузырь должен был когда-нибудь лопнуть, но я не мог быть тем, кто это сделает.

Я улыбнулся и солгал.

– Ты его не знаешь.

Ее пальцы соскользнули с моей груди, оставив странное чувство опустошенности. Она отступила, чтобы Кирилл мог поставить портфель. Я безмолвно предупредил его, чтоб он не вздумал давать мне какие-либо обезболивающие. Мне ужасно не нравилось, как они на меня действовали. Раньше он возражал, но теперь привык и просто кивнул.

Мила находилась рядом, будто могла чем-то помочь. До нее я никогда не чувствовал, что обо мне кто-нибудь беспокоился. Да мне это было и не нужно. Вот он я, с четырьмя огнестрельными ранениями, и все еще живой. Тем не менее, Мила была в ударе, пытаясь сказать несколько слов по-русски, чтобы спросить Кирилла о моем состоянии. Это было ужасно, потому что нравилось мне. И это никак нельзя было назвать продуктивным. Как только она уйдет, карма оставит меня над миской пропитанных молоком фруктовых колечек тосковать по женской любви.

Мне нужно было остановить эту лавину прямо сейчас.

– Мы оба кончили, Мила, – грубо сказал я. – Не понимаю, что ты тут забыла.

От этих слов она шагнула назад, побледнев. И теперь я себя ненавидел. И что эта толика ненависти добавила к общей картине?

– Окей, – пробормотала она. – Тогда я пошла.

Секунду поколебалась, прежде развернуться, чтобы уйти так, будто это – последнее, чего она хочет. Мне тоже казалось, что это не то, чего я хочу. В дверях она бросила на меня мимолетный взгляд, от которого у меня сжалось сердце, а затем ушла.

Я задался вопросом, не эта же сцена разыграется через два дня – я мельком увижу ее желтые волосы и взгляд, прежде чем наступит гнетущее чувство опустошенности.

* * *

Два часа спустя я упал в постель в окровавленных брюках и ботинках. Кирилл сказал, что рана заживет быстрее, если он вколет мне в руку антибиотики. Он был почти уверен, что пуля не задела кость, только разорвала мышцы. Каким самовлюбленным я снова стал. Обычно после такого дня я бы с удовольствием выпил две рюмки водки и выкурил сигару, но сейчас перед глазами стояло убитое горем лицо Милы.

Меня терзало желание пойти в ее комнату, но я подавил этот порыв. Я уже извинялся перед ней. Сил на второе извинение не было. Не говоря уже о том, что сейчас, за тридцать часов до того, как я убью ее отца, извиняться было бесполезно.