Темное дело

Итак, последние два года жизнь в шато была, можно сказать, счастливой. С рассветом г-н дʼОтсер отправлялся по делам. Сперва наведывался к рабочим, для которых у него всегда находилось занятие, потом ехал домой обедать, после чего пересаживался на крестьянскую лошадку и, словно часовой, объезжал свои владения. Вернувшись к вечеру, ужинал, и заканчивались его дневные труды за карточным столом. У всех обитателей шато было чем заняться, потому и жизнь в нем текла размеренно, как в монастыре. Одна лишь Лоранс нарушала распорядок внезапными отлучками и поездками, которые г-жа дʼОтсер именовала «шалостями». Однако были в шато и недовольные, и причины для недовольства у каждого были свои. К примеру, супруги Дюрье завидовали Катрин и Готару – молодая графиня, на которую все в усадьбе едва ли не молились, удостаивала их большим доверием и расположением. Г-н и г-жа дʼОтсер (и кюре с мадемуазель Гуже их в этом поддерживали) желали, чтобы их сыновья и молодые де Симёзы вернулись на родину и разделили с ними радости мирной жизни, вместо того чтобы терпеть лишения за границей. Разумеется, Лоранс, будучи представительницей истинного роялизма, воинственного и неумолимого, с презрением отнеслась к этой идее. Опекуны и священнослужитель с сестрой, не желавшие стать свидетелями того, как разъяренный революционный поток снова затопляет этот благословенный уголок, пытались обратить Лоранс в свою веру, приобщить ее к собственной мудрости, подозревая, что их сыновья и братья де Симёз отказываются возвращаться во Францию в немалой степени из-за нее. Полнейшее презрение воспитанницы к их увещеваниям раздражало этих бедолаг, которые вовсе не ошибались, приписывая его безрассудному упрямству. Этот конфликт разгорелся с новой силой после взрыва «адской машины» на улице Сен-Никез – первой попытки роялистов поквитаться с победителем в битве при Маренго после его отказа от переговоров с Бурбонами. ДʼОтсеры считали счастьем то, что Бонапарт избежал опасности, и полагали, что покушение это организовали республиканцы. Лоранс же заплакала от ярости, узнав, что первый консул остался жив. Отчаяние заставило ее забыть об осторожности, которую она неукоснительно соблюдала в близком кругу, и она вслух обвинила Всевышнего в предательстве сыновей Людовика Святого[40].

– У меня бы получилось! – И, заметив глубочайшее изумление на лицах окружающих, обратилась с вопросом к аббату Гуже: – Разве мы не имеем права бороться против узурпатора всеми возможными способами?

– Дитя мое, – отвечал аббат Гуже, – философы часто упрекали и порицали Церковь за то, что в былые времена она поддерживала доктрину, согласно которой против узурпатора дозволено использовать оружие, коим сам он воспользовался, дабы преуспеть. Однако сегодня Церковь слишком многим обязана мсье первому консулу, чтобы не защищать его всеми возможными способами против этой максимы[41], которая, кстати, принадлежит иезуитам.

– Значит, Церковь от нас отказывается! – мрачно отозвалась Лоранс.

С этого дня, стоило старшим завести речь о том, что нужно подчиняться Провидению, юная графиня выходила из гостиной. По прошествии времени кюре, будучи более ловким дипломатом, нежели г-н дʼОтсер, вместо того, чтобы рассуждать о принципах, стал расписывать преимущества консульского правления – не столько для того, чтобы переубедить девушку, сколько для того, чтобы уловить в ее взгляде хоть какой-то намек, который помог бы разгадать ее планы. Отлучки Готара, участившиеся продолжительные прогулки Лоранс, ее вдруг ставшая очевидной озабоченность и еще множество мелочей, которые благодаря тихой и размеренной жизни в усадьбе не могли укрыться от встревоженных глаз дʼОтсеров, аббата Гуже и четы Дюрье, – все это пробудило страхи наших почтенных и покорных роялистов. Но поскольку ничего серьезного не происходило и в последнее время на политической арене царило полнейшее спокойствие, жизнь обитателей маленького шато скоро вернулась в мирную колею. Каждый про себя приписал частые отлучки Лоранс ее пристрастию к охоте.