Телемак

Немедленно царь велел втайне Эгезиппу, одному из главных царедворцев, взять Протезилая и, Тимократа под стражу, препроводить на остров Самос и там их оставить, а Филоклеса возвратить из заточения. Изумленный столь неожиданным повелением, Эгезипп заплакал от радости. «Теперь ты утешишь своих подданных, – сказал он Идоменею. – Эти два человека – причина всех твоих бедствий и всех страданий народа. Двадцать лет добродетельные стонут под их игом и даже стенать перестали от страха: до того дошло бесчеловечное их самовластие! Преследуют каждого, кто вознамерится дойти до тебя не чрез них, а иной дорогой».

Потом он открыл Идоменею великое сцепление предательств и жестокостей, содеянных ими во мраке, дотоле ему неизвестных: никто не смел обвинять сильных злодеев; указал даже следы тайного умысла их на жизнь Ментора. Слыша все это, царь содрогнулся от ужаса.

Эгезипп не замедлил взять Протезилая под стражу. Дом его был не столь обширен, как царский дворец, но гораздо удобнее и красивее – в изящнейшем вкусе, с великолепными украшениями, омытыми кровью несчастных. Под мраморным сводом, на мягком ложе, покрытом багряной, золотом шитой тканью, он тогда лежал в сладкой неге с утомленным от труда видом, в притворном изнеможении. Беспокойство в очах, на челе написаны были мрачные, зловещие помыслы. Знатнейшие вельможи сидели вокруг него на богатых коврах, повторяя всякое движение его лица на своих лицах и наблюдая каждый миг его с подобострастием. Не выходило еще из уст его слово, а уже все изъявляли громогласным восклицанием удивление его мудростью. Один из первых собеседников исчислял перед ним все труды, для царя им подъемлемые, с преувеличением, смеха достойным. Другой уверял, что Юпитер в образе чуждом таинственно даровал ему жизнь и что он от крови отца богов. Стихотворец пел ему похвальную песнь, изъясняя, что он, вдохновенный музами, в творениях ума стал наряду с Аполлоном. Другой с большим еще бесстыдством и наглостью прославлял выспренний дар его в изобретении изящных художеств и сердце отеческое в любви к народу, процветающему под сенью его мудрого правления.

Протезилай слушал все похвалы с холодным, бесчувственным видом пренебрежения, как человек, уверенный в праве на хвалу, стократно отличнейшую, и дозволением приносить себе жертву являющий великую милость. Один из льстецов, собравшись с духом, шепнул ему на ухо острое слово насчет вводимого Ментором преобразования. Протезилай улыбнулся – и все собрание захохотало, хотя никто не мог ни знать, ни слышать сказанного слова. Вскоре он принял прежний свой вид, надменный и грозный – и все с трепетом смолкли. Многие из знатных с нетерпением ждали, чтобы он обратил на них взор и внимание, на лицах их написаны были страх и томление духа: они пришли просить его о покровительстве, глубокое их унижение за них говорило, они стояли с таким благоговейным смирением, с каким мать, простершись у жертвенника, молит богов об исцелении единородного сына. С лицом светлым, довольным все были, по-видимому, исполнены любви и удивления к Протезилаю, но в сердце у каждого кипела непримиримая ненависть.

В тот самый час Эгезипп неожиданно входит, берет у него меч и именем царя объявляет, что имеет повеление отвезти его на Самос. Вдруг вся гордость превознесенного любимца обрушилась, как сверху крутой горы, оторвавшись, падает камень. В страхе, в отчаянии он повергается к ногам Эгезиппа, рыдает, цепенеет, трясется, шепчет невнятные речи, прильнув к коленам человека, которого за час перед тем не удостаивал взгляда. Свидетели невозвратного его падения, все обожатели его переменили раболепнейшую лесть на беспощадные ругательства.

Эгезипп не предоставил ему ни отрады проститься с семейством, ни времени скрыть тайные бумаги: все у него отобрано и представлено царю. Тимократ, взятый в то же время под стражу, обеспамятел от изумления: под щитом распри с Протезилаем он не ожидал равной с ним участи. Между тем корабль стоял уже у берега, они отправились и скоро прибыли на место изгнания. Эгезипп оставляет там несчастных и, чтобы исполнить меру их злополучия, оставляет их вместе. С яростью в сердце они укоряют друг друга злодеяниями, ископавшими под ними пропасть, без всякой надежды возвратиться в отечество, – обреченные жить в разлуке с детьми и женами, но не с друзьями: друзей у них не было, – покинутые на чужой стороне, где после всех прохлад роскоши и сладостей жизни принуждены были снискивать насущный хлеб в поте лица, – готовые взаимно терзать друг друга, как лютые звери.

Между тем Эгезипп узнал место жительства Филоклеса – в пещере у подошвы горы, вдали от города. С удивлением говорили о нем, что он никого не опечалил во все время пребывания на острове, что нельзя было без умиления смотреть на его терпение, спокойствие и трудолюбие, что, ничего не имея, он был всегда доволен, что, устраненный от дел, при всех недостатках, без всякой власти, он находил средства благодетельствовать достойным, что тысяча у него способов делать добро соседям.