Телемак

Пещеру Эгезипп нашел отворенной и никого в ней не встретил. В простоте нравов и бедности Филоклесу не для чего было запирать дверь своей хижины. Он спал на тростнике, никогда не варил себе пищи, даже огонь разводил изредка, летом питался свежими плодами, а зимой сухими смоквами и финиками. Светлый ручей, падая сверху утеса, прозрачными струями утолял его жажду. В пещере были только нужные для ваяния орудия и несколько книг, в чтении которых в известные часы он упражнялся не для того, чтобы обогатить свои ум новыми сведениями или удовлетворить любопытству, но чтобы в минуты отдохновения от труда найти в мудрых наставлениях пищу для сердца и научиться добродетели. Ваянием он подкреплял телесные силы, отгонял скуку праздности и приобретал все необходимое к жизни, не требуя от чуждой руки помощи.

Эгезипп с удивлением осматривал в пещере начатые работы: встретил Юпитера, на челе которого, светлом и радостном, блистало величие, свойственное отцу богов и людей. С другой стороны стоял Марс с видом гордым, суровым и грозным. Но всего привлекательнее была Минерва, ободряющая художества. На лице ее написаны были благородство и кротость, осанка была свободна и мужественна, жизнь была в камне, богиня, казалось, сходила с места.

Обозрев изваяния и оставив пещеру, он завидел вдали Филоклеса с книгой в руке на траве, под кровом ветвистого дерева, и пошел к нему. Филоклес не знал, что подумать о неожиданном явлении. «Не Эгезиппа ли я вижу, – говорил он сам себе, – древнего друга и собеседника? Но зачем приходить ему на остров, столь отдаленный? Не тень ли его разве по смерти является мне с берега Стикса?»

Еще он находился в недоумении, когда Эгезипп подошел к нему так уже близко, что он узнал и поспешил прижать его к сердцу. «Тебя ли я вижу, любезный, старинный друг! – говорил он. – Счастливый ли случай привел тебя, или буря занесла к здешнему берегу? Зачем ты покинул отечество? Или и ты, так же, как я, опальный изгнанник из родины?»

«Приводит меня сюда не опала, а небесная благость», – отвечал Эгезипп и описал ему долговременное жестокое самовластие Протезилая, козни его и Тимократа, бедствия, в которые они ввергли Идоменея, падение и бегство его в Гесперию, основание Салента, прибытие туда Ментора и Телемака, мудрые правила, внушенные Ментором Идоменею, низвержение предателей. «Они здесь, – присовокупил он, – и осуждены испить твою чашу в заточении». Наконец, объявил ему повеление возвратиться в Салент, где царь, узнав его невинность, желал вверить ему управление делами и осыпать его благоволением.

– Видишь ли ты эту пещеру, – отвечал ему Филоклес, – убежище диких зверей, а не обитель для человека? Под кровом ее столько лет я наслаждаюсь такими удовольствиями и тишиной, каких совсем не знал на Крите в великолепных чертогах. Люди здесь не обманывают меня, удаленный от их сообщества, я не слышу коварных и ядовитых бесед, нет мне в людях и нужды. Привыкшие к труду руки легко доставляют мне дневное пропитание, видишь, много ли мне надобно для прикрытия тела? Забыв, что есть нужда, провождая дни в покое и сладкой свободе, которой книги, исполненные мудрости, учат меня пользоваться, чего я пойду искать между людьми завистливыми, превратными, хитрыми? Нет, любезный Эгезипп! Не возмущай моего мирного счастья. Протезилай вероломством против царя и кознями на пагубу мне сам ископал себе яму, а мне не сделал зла, оказал мне, напротив того, величайшую услугу, избавив меня от рабского бремени дел и всего их смутного шума. Ему я обязан драгоценным уединением и всеми невинными удовольствиями.

Возвратись к Идоменею, любезный Эгезипп! Помогай ему нести бедственное иго величия, заставь его своим усердием забыть Филоклеса, и когда глаза его после столь долгого ослепления прозрели и увидели истину, то пусть он блюдет при себе того мудрого мужа, который наконец открыл ему очи и которого ты называешь Ментором. Мне ли, после крушения, оставлять пристань, куда занесла меня счастливая буря, и вновь пускаться в то же неверное море? О, как жалки государи! Исполнители воли их не менее достойны соболезнования. Злы они: страждет от них род человеческий, и какие мучения ждут их во мраке подземного Тартара? Влаголюбивы: сколько преград предстоит им на добром пути? Сколько сетей вокруг них расставлено? Сколько им скорбей? Любезный Эгезипп! Оставь меня в счастливой моей бедности.

Так он говорил с растроганными чувствами. Эгезипп между тем смотрел на него с удивлением. На Крите под бременем дел государственных он изнемогал, увядал и таял, нрав его, пылкий и строгий, снедал в трудах его силы, он не мог без негодования смотреть на порок ненаказанный, в порядке управления искал совершенства, никогда и нигде не находимого, служба отечеству таким образом изнуряла его слабое здоровье. Но на Самосе оно возвратилось к нему в полном цвете мужественной крепости, юность обновилась на лице его под сединами, жизнь трезвая, тихая, с трудом постоянным, преобразовала его сложение.