Телеграмма

—      Вот я схожу вечером к доктору, тогда посмотрим. Если мне придется лечь в больницу, значит, не поедем. Будем надеяться, что этого не случится.

Про себя я крыл доктора Гунавана за то, что он так плохо меня лечил. Несмотря на это, решил все-таки принять выписанную им белую таблетку. После еды почувствовал себя несколько бодрее. Но голова продолжала болеть. Я позвал Синту и тетушку. Они стали у двери кухни, а я сидел за своей тарелкой с кашей.

—      Слушайте, что я скажу, — распорядился я. — Если врач отправит меня в больницу, ты, Синта, иди к Зену.

Скажи ему, что мне нужна помощь. Вы, тетушка, ночуйте здесь. Напишите на Бали, что я задерживаюсь и смогу выехать, как только разделаюсь со своими делами. Вот так. Если что-то произойдет, сразу сообщите Зену. Завтра понедельник, можете позвонить из конторы келурахана.

Номер телефона найдете — он записан на календаре. Поняли? Ну, а сейчас я буду спать, не беспокойте меня.

Если придет кто-нибудь из знакомых, ты, Синта, скажешь, что папа тяжело болен. Поняла?

Я не дал им ни секунды на расспросы и нырнул обратно под одеяло. На сей раз получилось удачнее. Я заснул.

Сон был беспокойный. Казалось, что я продрых целую вечность. Когда проснулся, было всего одиннадцать утра. Синта и тетушка тихо переговаривались в кухне. Мне вдруг стало жутко одному в комнате. Захотелось услышать свой собственный голос. Я начал молоть вслух какую-то чушь. Это занятие несколько заполнило пустоту. Потом я попытался прослезиться. Вспомнил покойного отца. Стал опять переживать мои с ним конфликты. Как я разозлился да него, когда он сделал из меня искупительную жертву, чтобы сохранить свои земли, которые по аграрной реформе должны были быть изъяты. Он женил меня и при этом взял с меня обещание молчать в тряпочку, чтобы не ставить его в неловкое положение. Брак был фиктивный, и мне на него было наплевать. Отца я возненавидел за его абсолютное пренебрежение к моим чувствам. Позднее я стал жалеть о том, что, решив казнить отца своим равнодушием, я не изменил своего отношения к нему до самой его смерти. Ни разу я не открыл ему своего сердца, а он никогда не показывал, что сердится на мою дурацкую позу. Вот этот-то трагический удел старика отца я и припомнил, чтобы выжать из себя слезы. Слезы в одиночестве часто помогают снять с души тяжесть, возникшую по совсем другому поводу. Но несмотря на все мои усилия, слезы не полились ручьями из глаз. Я не смог расплакаться. Это было и впрямь нелегко — тревога приставила мне свой нож прямо к горлу. Голова закружилась еще сильней. А старые часы в соседней комнате черепашьим шагом отсчитывали время. Тоска захлестывала меня с головой, прерывая дыхание. Я позвал Синту и тетушку и попросил их поговорить со мной, чтобы прогнать одиночество. Но они точно языки проглотили.

—      Говорите же, не молчите! — приказал я.

Они попытались поддерживать разговор. Это оказалось очень трудно. — Вы болели корью, тетя? — спросила Синта.

—      Да, в детстве болела, все маленькие болеют корью.

Ты вот только не болела.

—      У наших соседей девочка Тоток тоже болела, правда?

—      Да.

—      А раз папа заболел, то нам нельзя ехать, тетя?

—      Да.

—      А у вас дома кто-нибудь болеет?

—      Болеет.

—      Кто?

—      Моя родственница. Со вчерашнего дня рвота и понос. Но ей так и надо, лентяйке. Пусть хоть помрет, мне не жалко будет. Я ее не люблю.

—      А почему, тетя?

—      Ну так, семейные дела.

Тётушка начала говорить о своих домашних неурядицах. Мне надоело это слушать.

—      Хватит про домочадцев! — крикнул я. — Рассказывайте что-нибудь другое!

Некоторое время обе молчали. Потом Синта заговорила о своих школьных друзьях. Но тетушке это было, видно, неинтересно. Она ушла на кухню кипятить воду. Время перевалило за полдень.

Синта появилась в дверях.

—      Папа!

—      Не входи!

—      Посмотри-ка!

Синта держала в руке какую-то бумагу. Я равнодушно посмотрел на нее. И вдруг похолодел. Кажется, это было свидетельство о рождении Синты.

—      Ты где это взяла?

—      В книжках, вчера разбирала и нашла.

Синта протянула мне листок. Я схватил его и сразу велел ей отойти подальше. Это действительно было ее свидетельство о рождении, которое мне выдали десять лет назад. Я уже давно недоумевал, куда оно сгинуло. Синта, конечно, прочитала его. Там было вписано моей рукой: Синта Фибрина, моя родная дочь от брака с женщиной по имени Роза. Синта прежде никогда не спрашивала об этом. Как будто знала, что это тема запретная. Своим сверстникам она всегда говорила, что ее мать умерла.

—      Папа!

—      Да.

Я ожидал вопроса, который она должна была когда-нибудь задать, — это мог предсказать любой. Но она осеклась.

—      Синта!

—      Да?

—      Ты что хотела сказать?

—      Ах, ничего.

—      Пожалуйста, хочешь спросить — спрашивай.

—      Да нет, потом, когда ты поправишься.