Театр отчаяния. Отчаянный театр

Какая-то рота должна была буквально руками ощупать всю дорогу и траву по обе её стороны от части до артиллерийского склада. Другая – обшарить лес вокруг складских зданий. Нашу роту послали на поиски вокруг домика, в котором караульные отдыхали и ели. Рядом с тем домиком стоял деревянный зловонный туалет с выгребной ямой.

Серёжу Канюку и ещё одного парня переодели в какую-то ветошь, дали респираторные маски и послали черпать тот туалет.

Короче говоря, Серёжа нашёл подсумок в выгребной яме. Думаю, потерявший его матрос сразу знал, куда он его уронил, но сначала соврал, не представляя последствия, а потом уже побоялся сознаться.

Утром на построении заместитель командира части объявил от имени командира курсанту Канюке отпуск с выездом на родину на десять суток. Командир стоял рядом с замом, но было видно, что с похмелья он не в состоянии говорить. Зато офицерское слово он держал.

Отправка первогодка в отпуск после всего трёх-четырёх месяцев службы были редкостью и случались по причине смерти ближайших родственников. Большинство служивших в те годы вообще ни разу за все три года в отпуске не были. Так что произошедшее с Серёжей было из ряда вон. Все ему нечеловечески завидовали. Он мог на десять дней и ночей вырваться из нашего ада. К тому же на дорогу до его места жительства ему выделялось пять суток в один конец. Столько шёл поезд туда, где был Серёжин дом. Двадцать дней без Котова! Конечно, мы ему завидовали.

Серёжу отправили не сразу. Почти месяц ушёл на оформление документов, проездных билетов. Всё это время он был потерянный и странный. Казалось, он и не хочет ехать. Котов и старшины постоянно так или иначе его попрекали этим отпуском, посылали на самые трудные работы, ставили дневальным на сутки, без смены.

– Ничего, ничего, Канюка, – говорили они, – дома отгуляешь, дома отоспишься, отожрёшься дома, сучёнок, пока мы тут будем Родину защищать.

Серёжу отправили домой в самом конце сентября. Командир поздравил его перед строем с предоставленным отпуском.

– И запомните, курсант Канюка, – сказал он в завершение своей короткой речи, – моряк-тихоокеанец и в отпуске должен соблюдать дисциплину и не забывать данную Родине присягу… А опоздание из отпуска даже на сутки будет расценено как дезертирство. А дезертирство – это позорное преступление. Так что, смотрите, не угодите из дома прямо под суд… Давайте, Канюка! В отпуск шагом марш! Счастливого пути!

Когда Серёжа вернулся, мы уже успели про него забыть. Привезли его на остров вечером, оформили возвращение в управлении и привели курсанта Канюку в роту.

Ночью нас поднял Котов, построил, как обычно, в трусах и ботинках в проходе между койками. Перед строем вывел Серёжу. Он стоял перед нами в синих, длинных трусах, тяжёлых ботинках и беспомощно смотрел прямо перед собой. Белое тело его стало гладким, не таким ребристым, как было до отпуска и какое оставалось у нас. Темнели загаром у него только кисти рук да шея и скуластое лицо. У всех нас тоже. Но Серёжа был белее.

Я смотрел на него и думал: «Ну зачем ты сюда вернулся? Надо было сделать всё, чтобы не возвращаться! Пойти в военкомат, рассказать о том, что тут творится, сбежать в леса, сломать ногу. Да мало ли…» Я представить себе не мог то, что пережил Серёжа, возвращаясь. Нам, когда нас везли на Русский остров, было очень страшно, но мы не имели ни малейшего представления о том, что нас ждёт. А Серёжа возвращался, всё прекрасно зная. Это как же нужно было верить в абсолютную власть государства и бояться быть им неизбежно наказанным, чтобы из своего маленького тихого города, из родительского дома, из своей крошечной жизни своими ногами вернуться в Школу оружия в нашу роту, к Котову. Это каким нужно было быть хорошим и безгрешным человеком!

– Курсант Канюка вернулся! – кошачьей интонацией начал Котов. – Дома отъелся, отлежался, жирок нагулял. Он теперь снова гражданский человек… Мы тут из него делали защитника Родины, дрочили его как родного, выбивали из него домашние пирожки… А он опять гражданский. Всё, чему его здесь учили день и ночь, он позабыл… Что с ним делать, а? Братцы! Придётся нам, – он повёл рукой в сторону других старшин, – быстро-быстро, в авральном режиме снова сделать Канюку нашим боевым товарищем. – Он подошёл вплотную к Серёже. – Ты понял, сука? Понял, нет?! – заорал Котов Серёже в самое ухо. – Не слышу!.. Я не слышу! – орал Котов.

– Так точно, – слабым голосом ответил Серёжа.

– Не слышу!!!

Серёжа покачнулся, взгляд его описал широкую дугу, он слегка оступился, ноги его подогнулись, и он всем весом уселся попой на пол, беспомощно раскинув ноги. Широко распахнутые его глаза смотрели неизвестно куда не моргая.

Котов растерялся. Видимо, обмороки были ему непривычны и в диковинку.

Серёжу по возвращении никто ни о чём не расспрашивал, никто не был ему рад. Все мы впали в апатию. Все мы просто хотели дожить до того момента, когда нас увезут с острова, когда мы сможем оставить здесь всё то постыдное и омерзительное, что мы тут пережили и что позволили с собой сделать. Оставить навсегда – и служить, жить дальше.