Театр отчаяния. Отчаянный театр

– А кем будешь?

– Когда закончу, буду, – я на секунду задумался и соврал для того, чтобы высказаться понятно, – учителем русского языка и литературы.

– Понятно, – сказал Лёха и пожал плечами. – Странно. – Он ненадолго задумался. – Ладно, иди спать. Спасибо! Ты прям удивил меня этой своей… – Лёха помахал над столом своими здоровенными растопыренными ладонями. – Ты мне понравился… Если кто-то прихватывать будет, говори, что Бубну скажешь… Бубен – это я. Но если меня так назовёшь, то я тебе сразу в бубен, понял?.. Шучу. Иди… Кот! – позвал он Котова, а тот с готовностью оглянулся и кивнул. – Кот, пусть идёт пацанчик, выведи его.

Лёха Бубен протянул мне руку, я её пожал. Никто на меня внимания уже не обращал, гремела гитара, звучала какая-то песня, и Котов вывел меня из комнаты.

Как только мы вышли со склада, Котов остановился, схватил меня сзади ладонью за шею.

– Послушай, артист, – прошипел он мне в ухо, – если будешь к Бубну тереться, если я тебя даже за кабельтов отсюда увижу, кадык вырву, понял?.. Бегом в роту! Мухой!..

Но с той ночи я заметил, что Котов не то что стал меня выделять, он стал стараться лишний раз мне не зуботычить, не останавливать на мне свой тяжёлый и ничего хорошего не сулящий взгляд, а порой даже не замечать.

Через пару дней после моего посещения склада, после ужина, когда мы строем шли от здания столовой и горланили песню, один из наших старшин поманил меня пальцем. Я к нему подбежал, и он приказал мне бегом бежать в третью роту потому, что там меня ждёт старшина Котов.

Третья рота находилась в соседнем с нашим здании и была точно такой же, как наша. В помещении, заставленном двухъярусными койками никого, кроме дневального, не было. Он сказал, что меня ждут в комнате для политзанятий.

Ждали меня старшины третьей роты и Котов. Он вёл себя, как мой импресарио, как продюсер и агент в одном лице. Котов определённо подготовил публику к моему выступлению. Те ждали.

В этой ситуации мне ничего рассказывать не пришлось, вопросов не было. Я быстро показал что мог. Шаг Марселя Марсо в тяжёлых ботинках получался с трудом, но все были очень довольны. Конечно, того восторга, который был на складе, не случилось. Котов подготовил зрителей и убил эффект неожиданности.

Раза два в неделю Котов меня поднимал ночью и тащил в другую роту или столовую. Несколько раз уже днём за мной приходили из управления, и я показывал азы пантомимы офицерам. Когда в Школу оружия приезжало начальство из Владивостока, меня вызывали в офицерскую столовую, где для приехавших был накрыт стол. Мною и ещё одним курсантом из другой роты, который умел жонглировать пятью предметами и показывать несколько фокусов с картами, удивляли гостей. Пару раз по ночам я бывал на складе, где меня показывал каким-то своим боевым товарищам Лёха Бубен.

Если бы мне пришлось одному вычерпать выгребную яму нашего ротного гальюна, так на флоте называют туалет, то это было бы менее унизительно и противно, чем то, что мне приходилось делать, показывая стену, канат и зонтик по первому требованию. Я ненавидел себя за то, что так безропотно и беспрекословно подчиняюсь и что показываю такое любимое и священное для меня, для Валеры Бальма и для Татьяны искусство тем, кого ненавижу, презираю и боюсь. Я ощущал себя предателем Татьяны, которая меня научила, предателем Марселя Марсо, чьим шагом я развлекал извергов и садистов, предателем гордого Декру, который создал искусство пантомимы не для того, чтобы веселить подонков. Я понимал, что нельзя делать то, что я делал. Но не мог справиться с животным страхом, который так мастерски умели взращивать в людях в Школе оружия.

Пытка пантомимой закончилась неожиданно, так же и там, где началась.

Ночью меня разбудил дневальный и сказал, что меня ждут на складе. Я там бывал уже три раза и мог сам найти дорогу. В тот раз Лёха Бубен был не в духе и пьянее обычного. С ним сидели и пили несколько незнакомых мне матросов, старшина и молодой мичман. Котова не было.

Я пришёл, показал что положено. Матросы и мичман порадовались. А вот Лёха сидел набычившись.

– Ты чё, больше ничего не умеешь? – спросил он мрачно. – Это вся твоя пантонима? Только, мля, эту стенку показывать и ходить, как фофан тряпочный? Этому ты в институте учился?

– Я занимался в студии… – сам от себя не ожидая ответил я.

– Заткни свой рот, – тяжко опустив руку на стол, сказал Лёха, – ты здесь свой рот салажий разевать права не имеешь… Кто ты такой?.. А? Чё смотришь… Вошь ты подрейтузная.

– Ладно тебе, Лёша! – сказал мичман. – Смешно пацан показывает. Здорово…

– Чё он показывает? – перебил его Лёха, пьянея на глазах, – Чё он такое показывает? Руками, как сука, машет… А он же мужик. Он же моряк… – сказал он и уставился на меня. Ты мужик или кто?.. А? – он сжал огромную свою ладонь, лежавшую на столе, в тяжёлый кулак, а губы его поджались и побелели, – иди сюда, гнус… Руками он машет… В институте учился… Ты на флоте, тварь!.. Сюда иди! – заорал он и начал вставать, но покачнулся и снова сел.

– Вали отсюда бегом, – громким шёпотом приказал мне мичман.

Я замешкался и растерялся.