Театр отчаяния. Отчаянный театр

Они давали нам массу советов, как нужно себя вести с самого начала, как сразу правильно войти во флотский коллектив. Смеясь, они говорили, что вначале мы будем вешаться, потому что в любом случае нас будут, как сказал один из них, «дрочить, как бог черепаху». При этом они сокрушались по поводу того, что служба теперь уже не такая, как была раньше, два года назад, когда они начинали, что теперь за соблюдением устава и порядка сильно следят. И что настоящей флотской суровой службы мы не увидим. Той самой службы, что прошли они.

Оба старшины тщательно ухаживали за своей красивой формой, на ней не было ни одной пылинки. Они часами начищали до блеска свои ременные бляхи. Два этих моряка наслаждались своей властью и вниманием окружающих. На каждой станции они выходили и, сдвинув бескозырки на затылок, прогуливались по перрону вдоль вагонов другого поезда, а если такового не было, то вальяжно шли к зданию вокзала. Один из них всегда брал с собой на прогулку кассетный магнитофон. Гуляли они с музыкой. Ходили медленно, ни на кого не глядели и собирали восхищённые взгляды. То, что эти взгляды восхищённые, наши два старшины не сомневались.

У них было две любимых песни: «На недельку до второго я уеду в Комарово» и «В шесть часов у Никитских ворот»… С тех пор я ненавижу эти песни и даже не люблю само название – Никитские ворота.

Поезд шёл. Я подолгу лежал на верхней полке и смотрел в окно. Оно всегда было приопущено, чтобы нам было чем дышать в тесноте. Ветер, залетавший в окно, был со смесью леса, травы, шпал и тепловозного дыма. Любимый железнодорожный ветер. Я много раз дышал им по пути на юг к бабушке, которая там, на Юге, жила. Этот ветер предшествовал летнему счастью. А в тот раз он терзал сердце и усиливал ноющую тоску по родителям и предчувствие страшной неизвестности.

За окном мелькали деревья, точно такие же, как мелькали по дороге на юг…

Я тогда не знал, не мог знать и предположить не мог, что еду я не только по железной дороге во Владивосток, а ещё я скольжу по строкам своей первой пьесы, которая полностью изменит мою жизнь. Два нарядных старшины в своей щегольской форме и бескозырках на затылках не могли даже в самых смелых фантазиях представить, что они станут персонажами, а парень, лежащий на верхней полке, будет рассказывать про них со сцены.

Домашняя еда, выданная родителями, у нас у всех кончилась к концу второго дня пути. Сухой паёк представлял из себя чёрствый серый хлеб и плохую, очень жирную свиную тушёнку. Даже деревенские ребята не очень могли это есть всухомятку.

В Улан-Удэ поезд стоял долго. Мы скинулись. Собрали последние денежки и на всех купили манты. Хотя буряты называли их позы. Мы купили их целое ведро. Бурятская весёлая тётка с золотыми зубами накладывала нам их в газетные кульки, которые мгновенно размокали. Я нёс свой, прижимая к груди, стараясь не думать о том, что запачкаю рубашку. «Через два дня она мне будет не нужна», – думал я.

Мы гуськом весело бежали к нашему вагону, обнимая горячие, мокрые газетные свёртки. Потом мы жадно ели, сгрудившись у стола, толкаясь, смеясь. Хватали манты руками, по подбородкам и рукам текло. Это было так вкусно! Не забуду тот яркий, сочный и какой-то жизнерадостный вкус. Мне досталось три штуки.

Покупка мантов на вокзале в Улан-Удэ и их радостное поедание стали последним счастливым событием моей юности, которая закончится безвозвратно через два дня. Закончится раз и навсегда. Дальше будет уже молодость и так далее…

В своих рассказах те старшины, что ехали с нами, упоминали много географических названий. Они оба служили на каком-то корабле и уже ходили далеко в моря. Этим они гордились страшно, от этого их распирало. И тот и другой были родом из глуши: один – из уральской глубинки, другой – из-под Тамбова. И если бы не флот, они ни черта в жизни не увидели бы. В их рассказах фигурировал даже Вьетнам, где они побывали уже два раза.

На Камчатку, по их мнению, попасть служить было бы хорошо. Камчатка далеко от начальства, сытое снабжение, и вообще нормально. Впервые от них я услышал про остров Броутона. Туда попадать они не рекомендовали. Потому что там ужасный климат и люди гниют заживо.

Но самым страшным местом, куда попадать не нужно было ни в коем случае, был остров Русский. Этот остров, по их словам, был полюсом зла, жестокости и полного страшного произвола. Там, как они уверяли, люди вешались через одного… Что именно было страшно, они сказать не могли. Хотя мы спрашивали. Просто наши старшины сами на острове Русский никогда не были. Но весь флот знал, что на Русский остров попадать не стоит.

– Забудьте, мля, про Русский остров, – говорил тот, что был из-под Тамбова, – молитесь, чтобы туда не попасть! Оно вам надо? Вас же дома девочки ждут… А если попадёте туда, мля, то захватите с собой мыло и верёвку…