Театр отчаяния. Отчаянный театр

Довольно много ребят сбегали по дороге. Они знали, что ничего им за это не будет. Сбегали, возвращались домой и через пару дней являлись в военкомат, изображали горе, говорили, что отстали от поезда и что очень об этом сожалеют.

Их ругали, пугали и либо отправляли служить в другое место, поскольку в такую даль, как Владивосток, по одному и без сопровождения никто бы их не послал, либо оставляли в покое до следующего призыва. Эти ребята откуда-то знали, что, пока они не надели форму, не поступили в воинскую часть и не дали присягу, их не могут наказать.

Но я этого не знал. И все те, кто ехал в нашем эшелоне служить три года на флоте, тоже этого не знали. Наоборот. Мы знали другое. Мы жили в полном ощущении и уверенности, что страна и государство незыблемы, всесильны и что поезд, идущий на Восток, покидать нельзя. Мы не сомневались во всемогущей силе государства, в неминуемом наказании и неизбежной каре за нарушение закона. Мы были хорошие, воспитанные, законопослушные молодые люди и не мыслили нормальную жизнь вне государственных правил. Мы учились в школе и, несмотря на шалости и глупости, слушались учителей, а директор нам виделся практически богом. Мы не хотели ходить в школу, не хотели сдавать экзамены и учить уроки. Но мы всё это делали, потому что иначе в стране и государстве было нельзя. Те же, кто школу пропускал, не желал учиться и не видел никакого смысла в учёбе, понимались нами как безответственные, беззаконные и плохие. Нам было непонятно, как смогут жить дальше те, кто живёт не по законам и не так, как положено в нашей стране.

Эшелон шёл от станции Тайга до Владивостока четверо суток со многими остановками. Вагон наш был тесно, до отказа набит. Спали даже на багажных полках. Парни были все разные. Студентов вузов было немного. Были ещё ребята из техникумов и училищ. Были и те, кто вовсе нигде не учился, а работал у себя в деревне на тракторе.

Я не был из тепличной среды. Мы с родителями всегда жили на окраине Кемерово. Долго жили в общежитии, которое стояло на краю города. Потом город вырос, и родители получили маленькую квартиру в новом доме, который опять оказался на окраине. За тем домом начинались поля, и в этих полях работали комбайны. А потом поля застроили. Вырос целый район. К этому времени отец стал доцентом и ему дали большую квартиру на самом краю этого нового района. За тем домом был хилый дикий березняк, в котором можно было собирать грибы.

По причине всех этих переездов мне пришлось за десять лет сменить четыре школы. Все они не были центральными и элитными. В каждой приходилось проходить период становления в классе. То есть драться приходилось частенько.

Разгильдяев, злодеев да и просто мелких негодяев из жутких алкоголических семей во всех школах хватало. Я прекрасно знал, как с ними следует себя вести, чего опасаться и о чём можно и нельзя с ними разговаривать.

Город Кемерово всегда был суров. В каждом районе были свои действительно опасные хулиганы и целые банды. Если мне приходилось ездить или ходить в соседние районы города или даже в центр, я всегда был готов к тому, что могу быть жестоко унижен, побит или ограблен.

Так что, ребята, с которыми я ехал в военном поезде на службу, не были для меня людьми чуждыми, неприятными и непонятными. Ребята как ребята. Да и я не был чистоплюем и аристократом. Мне в этом вагоне было как всем. Я не доставал поминутно носовой платок, чтобы что-то протереть или утереться самому. Хотя носовой платок у меня был. И не один, а небольшой запас. Мама настояла.

Ехали мы тесно, но вполне дружно. За всю дорогу не случилось ни одной драки или пьянки. Никто ни у кого ничего не украл и не отобрал. Нормальные парни, с нормальными лицами и хорошими глазами. Многие ребята, большинство, впервые в жизни ехали куда-то, покинув свой город, посёлок, деревню.

То, что я единственный человек в том поезде, который читал «Илиаду» и занимался пантомимой, я не сомневался. Но я и не собирался никому об этом сообщать.

Наш поезд шёл на восток. Прежде я никогда не бывал восточнее места, где родился и вырос. Из Кемерово мы с родителями всегда ездили только на запад или на юго-запад. Томск находился севернее. Поэтому я жил в уверенности, что мой родной город находится на востоке. А тут нас посадили в вагоны и четверо суток на восток.

С нами в вагоне ехали два моряка. Они за нами должны были присматривать. Они были на два года нас старше, но казались недостижимо взрослыми. На погонах у них были жёлтые полоски. Это значило, что они не рядовые, а старшины. Они были очень важные и ужасно довольны своей миссией, сутью которой было орать на нас постоянно, вворачивая в каждую фразу морские словечки, следить за порядком в вагоне и часами рассказывать нам о тех ужасах, которые нас ждут впереди.