Те же и Скунс – 2

Плещеев молча сел в машину и завёл двигатель, плохо различая вспыхнувшие мягким светом приборы. Включил передачу и развернулся, не удосужившись оглядеться насчёт трамвая и встречных. Встречных, правда, и не было, только вдалеке, по Марата, не спеша прополз к Невскому большой тёмный джип…

И Плещеев поехал, как на тот свет, на безжалостно загоревшийся зелёный.

Некоторое время он видел Дашу в зеркальце. Потом она опустила голову и медленно растворилась в темноте подворотни…

Как он дорулил оттуда до Троицкого моста, Плещеев впоследствии не мог бы вспомнить даже под страхом немедленного расстрела. Но на мосту, собираясь сворачивать на Петровскую набережную, он не выдержал и посмотрел на пустое правое сиденье, только что обнимавшее Дашу.

И увидел перчатку, свисавшую с матерчатого края. Тонкую кожаную перчатку.

Первым поползновением Сергея Петровича было немедленно лечь на обратный курс, чтобы вскоре, шалея от минутного счастья, позвонить в заветную дверь: «Дашенька, ты перчатку забыла!..»

Он не сделал этого, потому что сделать это бы нельзя. Он остановил машину и некоторое время держа перчатку в руках, осязая ускользающее тепло. А потом завернул её в тряпочку и спрятал в багажник, в брезентовый кошель с инструментами. Как ни больно ему было сейчас, он знал, что не будет вытаскивать её и тайком созерцать. Просто помнить, что она здесь… Этого ему будет довольно.

Плещеев вернулся за руль и поехал дальше, чувствуя странное, просветлённое умиротворение. Наверное так чувствуют себя женщины, когда, вволю наплакавшись утирают глаза и пытаются улыбнуться.

Если бы он всё-таки поддался первому душевному движению и возвратился на Колокольную, он увидел бы в грязноватом сугробе растоптанный и смятый букет, который наверняка показался бы ему очень знакомым. После чего, побуждаемый профессиональным чутьём. он наверняка начал бы внимательно озираться вокруг… и очень скоро заметил бы на снегу следы неравной борьбы. Быстро завершившейся победой превосходящей физической силы… И понял бы, что поверженный питекантроп так или иначе вернулся. И восторжествовал.

Но на сей раз Плещеев уехал не оглянувшись.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Невозвращенец

Здесь был Вася

Если вор в законе Француз был внешне похож на мудрого академика Лихачёва, то Фарах ан-Наджара здорово смахивал на Филиппа Киркорова. По крайней мере вписывался в тот же физический тип: крупный, холёно-гладкий, по-восточному волоокий, с нежным овалом лица и, естественно, при двухсантиметровых ресницах и роскошной вороной шевелюре. Эта самая шевелюра густыми волнистыми прядями спускалась аж до лопаток и была для Фараха предметом неустанной гордости и ухода.

В настоящий момент чёрные локоны перемешались и переплелись на подушках с подкрашенными золотыми: любимец русских девушек Фарах ан-Наджара почивал в своей спальне, прижав к широкой смуглой груди очередную возлюбленную. Жил он не то чтобы в умопомрачительной роскоши; четырёхкомнатная в «сталинском» доме окнами сугубо во двор была по стандартам теневых бизнесменов скорее уж аскетическим минимумом. Увы, даже и на территории этого «минимума» Фарах последнее время был вынужден здорово потесниться. Охрана, выделенная Журбой, оттяпала у него сущие Голанские высоты в лице двух больших комнат. Оно и понятно – нужно ребятам где-нибудь отдохнуть, в картишки раскинуть… Опять-таки тихвинцы были вежливым и культурным народом, совсем не то что люди человека, которому Фарах платил за свою безопасность раньше. То есть можно и потерпеть, тем более, обосновались они здесь не навсегда.

Его нынешнюю подругу шаги и голоса за дверью спальни не только не смущали, но, наоборот, настраивали на творческий лад. Весь вечер и половину ночи они с ней исследовали окрестности рая и теперь наслаждались заслуженным отдыхом. А смех и разговоры в соседней комнате, смутно улавливаемые сквозь сон, лишь свидетельствовали, что рай находился под надёжной защитой.

Человек, возникший на карнизе за окном в три сорок ночи, не произвёл, в отличие от тихвинцев, ни малейшего звука. Он вырос там медленно-медленно, по миллиметру кристаллизуясь из теней и неровностей внешней стены. Потом в идеально гладких импортных стёклах возникло крохотное отверстие, и ручка окна повернулась, не щёлкнув. Медлительная тень проявила неожиданную расторопность и втекла внутрь очень быстро, обогнав волну холодного воздуха, хлынувшего в щель. Окно сразу же снова закрылось, а тень прислушалась, мгновение выждала – и мягко скользнула между шторами, почти не потревожив тяжёлых бархатных складок.

Полы в опочивальне Фараха были застелены толстым пушистым ковром, подобранным точно по размеру комнаты. Сплошное удобство! Незваный гость преспокойно проследовал к лежбищу, запустил руку под балдахин… И лёгкое нажатие пальцев превратило сладкий сон Фараха, а заодно и подруги, в глубочайшее забытьё.