Те же и Скунс – 2

В глубоком кресле возле окна лицом к ним сидел голый и сплошь окровавленный Фарах ан-Наджара, которого они всё это время думали, что охраняют. Он сидел связанный и с кляпом во рту, и неповреждённым у него оставалось только лицо, да и то было едва узнаваемо: пышная «киркоровская» шевелюра не просто отсутствовала – на высокой спинке кресла висел свежий сочащийся скальп. Со всей прочей поверхности тела, похоже, нарезали ремни, и оно кровоточило кошмарными сгустками, медленно сползавшими на кресло и на ковёр…

Но что самое страшное – Фарах был ещё жив. Он таращил глаза, мотал влажно-багровым черепом, силился закричать…

Девка наконец перестала вопить и хлопнулась в обморок. Следом, не вынеся ужаса, «отдуплились» двое молоденьких братков, ещё недостаточно закалённых суровыми реалиями жизни.

Наибольшее присутствие духа, как ему и полагалось, обнаружил вожак. Несгибаемый Плечо тоже стал серым, как жёваная промокашка, но всё-таки нашёл в себе силы двинуться вперёд, навстречу физически невыносимому ужасу, смотревшему на него из мягкого кресла.

Сделав первый же шаг, он изумился и понял: что-то чему-то не соответствовало. А именно – очень уж энергично ворочался и мотал башкой Фарах. До сих пор Плечо ни разу не видел, как умирает человек, с которого ободрали всю кожу, но тут заподозрил, что это должно было происходить немного не так. Слава Богу, на подстреленных, порезанных и избитых Плечо в своей жизни насмотрелся достаточно. Понюхал не только пороху, но и крови… Стоп!!! Запах крови!!!..

Плечо сделал второй шаг и окончательно убедился, что запах отсутствовал. В комнате густо воняло дерьмом (у Фараха, оно и понятно, от переживаний опорожнился кишечник), но ни в коем случае не кровью. Не было этой густой влажной волны, от которой дичают и воют собаки, а на человека накатывает неуправляемый страх. Тихвинский бандит принюхался как следует, шагнул ещё – и начал яростно материться. Потом выхватил из кармана нож-бабочку и мигом перерезал державшие Фараха верёвки. «Умирающий» немедля вскочил и опрометью кинулся в дверь, мимо шарахнувшихся братков. На ковре за ним оставались липкие пятна, он дёргал и пытался распутать прочный шнурок, державший капитально загнанный кляп…

Но больше всего ему хотелось скорей смыть с себя клубничное варенье, к которому он так пристрастился здесь, в России. Никогда больше он не возьмёт его в рот…

Как всегда, они повесили уличную одежду на кривобокую вешалку, влезли в кимоно, вошли в додзё и приготовились, едва появится Плечо, сесть в одну линию на колени, в японскую позу «сэйдза», и приветствовать наставника особым «боевым» поклоном:

– Здравствуйте, сэнсэй!

Где Плечо заработал свой чёрный пояс, оставалось никому не известно. Зато на груди у него красовалась, великолепная татуировка: бородатый воин в кольчуге и, шлеме, с обнажённым мечом и православным крестом на доспехах, держал в свободной руке длинный бердыш, и оттуда скалила звериные клыки, капала кровью раскосая голова, насаженная на острие. Надпись старинной вязью гласила: «За Русь святую!»

Ещё у сэнсэя имелся шрам на левой руке выше локтя.

– В перестрелке ранили, точно! – пришёл к выводу Пенис, и глаза у него так и горели.

Они отрабатывали приёмы, у которых, наверное, были красивые японские названия, только Плечо их не говорил. Когда Олег его однажды спросил, сэнсэй отмахнулся: «Не признаю». Олег поклонился и отошёл, но про себя заподозрил, что Плечо просто не знает.

Кису к тренировкам не допускали, да она не больно-то и рвалась. Пока парни подметали деревянный пол босыми ногами и – в падениях – кимоно, их «миледи» чаще всего проводила время в соседнем кафе. Кафе «крышевали» те же тихвинцы, и, соответственно, в заведении было. всегда благопристойно и безопасно. Можно культурно посидеть, послушать приятную музыку, полакомиться кофе со сливками… почитать газету со статьёй, обведённой красным фломастером…