Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Вот я хочу, как я уже говорил, чтобы Гертруда в какой-то момент оказалась на сцене совершенно голой. Чтобы в это время рядом с ней была эта заболевшая девочка, Офелия. В разработке этой темы мне видится единственная слабость «Гамлета», если, конечно» уместно говорить о «слабостях» в отношении Шекспира. Может быть, у нас просто не хватает мозгов понять его замысел до конца? Но тем не менее остается все-таки неясным, почему она сходит с ума. Я не верю, что Офелия сходит с ума от измены Гамлеты – это нелепо! Никто не может этого объяснить. Так что Офелию нужно делать с самого начала либо патологической, либо решать безумие какой-то иной пантомимической сценой, где станет ясно, почему она все-таки сходит с ума… Не знаю пока…

Лариса. Андрей, а не пора ли нам, наконец, домой?

Домой… домой… домой… В родные пенаты… как часто задумывался Тарковский о возвращении домой из чужого далека?.. Задумывался, конечно, с болью сердечной и очень глубокой обидой, наверное, ожидая специального извинения и приглашения… Но не случилось ни того, ни другого, не успели, время иначе распорядилось его судьбой…

Сегодня мы собираем последние свидетельства о нем очевидцев, друзей и недругов, знакомых и очень мало знакомых ему людей. По крохам складываем и перевоссоздаем калейдоскоп его жизни. Задаемся поэтому все новыми вопросами.

Может быть, данная публикация в какой-то степени восполнит пробел в малоисследованном куске жизни Тарковского, связанном с театром.

Итак, как говорится, а был ли спектакль? Спектакль был. Но был недолго. Даже не успел, увы, как и большинство фильмов Тарковского, удостоиться внимания прессы. В одной из газет была опубликована лишь одна, не слишком внятная рецензия Комиссаржевского. Сценическая жизнь спектакля оказалась короткой и куцей, то ли в силу каких-то неведомых мне объективных причин, то ли в силу субъективных причин, на самом деле, совершенно не сложившихся отношений между Тарковским и труппой Марка Захарова. Не знаю, кто прав, кто виноват, но фактически спектакль был изъят из репертуара, как только театр уехал на гастроли. Хотя вызывал к себе огромный интерес как публики, так и профессионалов. А как могло быть иначе? В Москве, например, как я отчетливо помню, «лишние билетики» на спектакль, который я смотрела три-четыре раза, спрашивали толпы людей, выстраивавшиеся коридором от платформы метро до театральных касс. Но Тарковскому было вновь суждено тяжело пережить и на этот раз драматичную судьбу своего театрального детища. И эта рана тоже не зажила у него никогда. В разговоре А. Тарковского с Г. Панфиловым, который, к счастью, мне тоже удалось записать, но уже в Риме, Тарковский с горечью констатировал: «Понимаешь, Глеб, у меня испорчены отношения с Захаровым. И даже если бы он все забыл, то я ничего забыть не могу».

Не знаю деталей их разногласий, тем более не берусь судить сегодня, кто прав, кто виноват. Но, увы, надо признать, что Тарковский нарушил вечные, хотя и неписаные законы театра, о которых его предупреждали, но с которыми он не посчитался. Тарковский привел с собой в чужую труппу двух пришлых актеров: А. Солоницына на роль Гамлета и М. Терехову на роль Гертруды, только что снявшуюся у него в «Зеркале». В то же время его поступок трудно посчитать лишь бестактным своеволием. А. Тарковский всегда был привязан к своим исполнителям, ему было проще искать с ними общий язык. А. Солоницына, впервые открытого им для кинематографа еще в «Андрее Рублеве», он просто считал своим талисманом. Именно на него, несчастного, менее всего защищенного «провинциала» было направлено в первую очередь острие общественного