Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Андрей говорит Тенгизу и об актерах: «Нет, ты видишь, они пока еще никак не могут отойти от реализма в исполнении».

Терехова опять опоздала к прогону. Предложено репетировать другой актрисе.

В начале спектакля использована музыка из «Зеркала». В центре сцены постель. Сверху высвечивается призрак. Голосит петух. Призрак исчезает. Андрей кричит осветителям: «Надо сразу ввести свет. Сразу! Теперь все выходят. И никакой тайны! Все напряжение сразу снято. – И актерам: – Веселее, веселее, пожалуйста, а вы все засыпаете. Театр – это ведь веселое дело, а вы?..»

Тарковский углубляется в проблемы освещения сцены. Как и в кино, он чрезвычайно кропотлив в этом вопросе – нюансы освещения, интенсивность, полутона… Он буквально заворожен этим занятием, точно ребенок игрой. Все же дар визуального восприятия объекта, может быть, наиболее силен в нем.

«В сцене свидания Гамлета с Офелией (а это, может быть, самое важное место: с одной стороны, подслушивание, с другой – свидание) я хочу, чтобы свет концентрировался на Короле и падал рассеянно на Инну-Офелию и Толю-Гамлета. Мы должны четко запомнить эффект от этого освещения, ведь потом он повторится и обыграется в «Мышеловке». Толя, – обращается Тарковский к Солоницыну, – в сцене с Призраком мне нужно, чтобы в тебе что-то зрело… Слушай музыку!»

И Андрей очень выразительно показывает, как нужно себя вести в этой сцене.

Акт третий

Все более тесное соприкосновение Тарковского с театром будировало в нем все более настойчивые мечты о собственной сцене. Известно, что его судьба в кино к этому моменту складывалась не лучшим образом, чтобы избежать слова «трагично». «Зеркало» фактически запрещено к прокату, на прессу наложена епитимья молчания, и шлагбаумы фестивалей закрытье для него высочайшей, полной самодурства волей председателя Госкино Ф. Ермаша. Силы слабеют, непонимание собственной ситуации в кино растет, сознание мечется в поисках путей к отступлению – вплоть до уединенных литературных упражнений в далеком, выстроенном для него Ларисой доме под Рязанью, в деревне Мясное.

На этом фоне душу греет новая надежда обрести тихое пристанище у театрального порога… Лариса, кажется, вовсе не разделяет новой страсти своего мужа.

Собственного места рядом с ним на театре она не видит, а даже самое удачное развитие его театральной судьбы отчетливо не сулит семье больших гонораров. Объективная сложность творческой судьбы Тарковского нисколько не мешает размаху планируемого Ларисой семейного бюджета, заставляя его всякий раз убеждаться в своей унизительной несостоятельности, как кормильца этой семьи. И все же пока снова мечтается о театре и бескорыстном служении сцене…

В третьем разговоре кроме моей матери, Ларисы и меня снова принимают участие мой отец Евгений Данилович и вдова Н.Д. Мордвинова Ольга Константиновна.