- Пойду, - угрюмо сказал Ваня Ляпа.
- Как только со мной встретится, так сейчас же учиться хочет, а как отпустишь, так опять за своё…
Молодая женщина, заменявшая директора магазина, писала отчёт и с любопытством поглядывала на пойманных.
- Дяденька, а вы нас выпустите? - плаксиво спросил Ленька.
- Обязательно выпустим.
- Скоро?
- А уж это суд решит.
- А как суд решит?
- Этого я не знаю. Решит, как полагается. Что заработали, то и получите.
- Сто шестьдесят вторая статья, - сказал Ляпа, - Два года.
- А в военное время, может, и прибавят.
- Дяденька, а как бы мамке сообщить, чтобы передачу принесла?
- Догадается, принесёт.
- Можете по телефону позвонить, - неожиданно разрешил молодой.
- А можно?
- Раз говорят, - значит, можно, - подтвердил и пожилой.
Женщина молча передвинула телефон в сторону Леньки, на край стола.
- Кому позвонить? - спросил шёпотом Ленька.
- Звони Чинарику, - сквозь зубы ответил Ляпа.
- А какой у неё телефон?
Ляпа назвал номер телефона магазина, где работала Тося.
- Позовите, пожалуйста, Тосю к телефону. Очень срочное дело, - сказал Ленька и стал ждать. - Тося? Это Ленька говорит. Взяли нас с Ляпой. Попались на месте. Крышка… Нечего толковать, теперь уж скоро вас не выпустят. Долго не увидимся. До свиданья.
Пожилой мужчина засмеялся.
- Давно бы так, - сказал он, когда Ленька повесил трубку. - Своим языком заговорил… А то плакать.
Ленька молчал. Было странно, что их сразу же не отвели в отделение милиций и разрешили позвонить по телефону.
Скоро пришла машина и увезла обоих…
Своё обещание «поднажать» бригада моряков выполнила раньше, чем сама ожидала. На четвёртый день к двенадцати часам работу закончили, и аварийная станция снова была готова подавать воду городу.
До темноты ещё оставалось много времени. Миша заторопился. Можно успеть съездить домой и повидать сестрёнку. Он передал свой талон на обед Сысоеву и пошёл на судно. Николай Васильевич только что пришёл с завода. Получив его разрешение, Миша наскоро переоделся, захватил узел с Люсиным «обмундированием» и пошёл к трамваю.
Дома Миша не был почти неделю. Когда он повернул ключ и открыл пустую квартиру, первым, что бросилось ему в глаза на полу за дверью, был белый конверт. «Вероятно, чьё-то письмо по ошибке опустили в почтовую щель, - подумал он, но, когда прошёл в комнату и взглянул на конверт, сердце его сжалось до боли. - Письмо от отца! Он жив! Папа нашёлся!»
Миша бросил узел на кровать, сел к окну и торопливо разорвал конверт. Письмо было написано карандашом, неровными буквами.
«Здравствуйте, мои дорогие! Живы ли вы? Душа у меня кровью обливается, когда про вас думаю. Такие страшные вести про город родной приходят. Окружили Ленинград со всех сторон и хотят задушить… Писал вам несколько раз, но ответа не получал. Не сдавайтесь, Даша. Не сломить фашистам русского народа, никогда не поставить нас на колени! Про себя могу сказать, что я все время на фронте. Два раза имел ранение и сейчас только что выписался из госпиталя и отправляюсь на фронт. Будем драться. Если живой останусь, с победой вернусь…
Пишу и не знаю, живы ли вы. Мишутка, сынок, наверно, большой, не узнать… Пускай не балует, пускай матери помогает. Тяжёлое испытание нам послала судьба. Зато потом легче станет. Моряком, скажи, будет непременно. В том ему моё слово.
Люсенька выросла, наверно, и забыла меня. Крепитесь, мои родные, как бы тяжело ни было. Пережить надо. Надеюсь на людей, что помогут вам. Сходи, Даша, на завод, в партийный комитет…»
Дальше следовали наказы, к кому обратиться за помощью, кому передать приветы. Отец не знал, что завод давно переехал на Урал. В конце письма стоял номер полевой почты.
Миша держал перед глазами листок бумаги и часто мигал. Крупные слезы катились у него по щекам.
«Папа жив!» - эта мысль согрела необыкновенным теплом его душу. Он почувствовал себя снова мальчишкой. Свалилась какая-то тяжесть, которую он таскал на своих плечах после смерти матери, и Миша готов был крикнуть изо всей силы, так, чтобы услышал отец: «Я жив, папа! Я не балую! Я работаю!.. Бей фашистов крепче и вернись поскорей!.. А мы здесь им дадим как следует…»
Миша долго сидел у окна. Потом принёс бумагу, перо, чернильницу. Чернила высохли. Пришлось писать карандашом.