Танцы на стеклах - 2

попробуй еще раз тронь ее, ясно?! Она еще маленькая. А тебе

сколько? Двадцать пять?!

   — Ему восемнадцать, перестань! Эдвард, я прошу тебя… —

заливаюсь слезами, понимая, на что сейчас подписываюсь.

Только бы мама была дома…

   — Вы окажетесь в тюрьме, ясно?! Вас лишат родительских

прав! Мэл, почему ты молчала о том, что твой отчим псих?!

— Эдвард кинул Кита на траву, я смотрела на все, сквозь

пелену слез.

   — Кит, прошу, уйди… прошу. Будет хуже… — словно в

бреду умоляю я.

   — Я не оставлю тебя одну с этим ублюдком, Мэл…

   — Оставишь, — все происходящее мне кажется

розыгрышем. Глупой шуткой, бредовым сном, который вот-

вот должен закончиться. Но все слишком реально. И

пистолет в руках Эдварда тоже.

   — Считаю до трех, если ты не свалишь с моего участка, я

убью тебя и никто меня за это не осудит. У меня слишком

много связей, и, поверь, мне не составит труда, представить

все так, будто ты домогался до моей несовершеннолетней

дочки. Принцесса, беги домой, я скоро приду, — ласково

добавляет Эдвард, глядя на меня.

   Кит поднимает руки, и пятится назад, к машине. У него нет

другого выбора. У меня… тоже. Кроме как молиться.

   «Я этого так не оставлю», — одними губами шепчет Кит, и

скрывается в машине. Я слышу рев мотора, когда Эдвард

грубо хватает меня за запястье, и тащит в дом, тяжело

дыша, и сотрясаясь от ярости.

   — А теперь скажи мне, шлюха малолетняя. Что в

словосочетании «никаких свиданий с мальчиками» тебе не

понятно?! — Эдвард толкает меня в дом, со всей дури пиная

уже закрытую дверь.

   Мне так страшно.

ГЛАВА 2

   Самый болезненный, самый мучительный вопрос, идущий из

самой глубины сердца: где я смогу почувствовать себя дома?

   Джаред

   Дом — место, в которое хочется вернуться, вне зависимости

от того, к каким берегам тебя прибила жизнь. В тяжелые

времена или на гребне успеха, в моменты внутренней

нестабильности и душевного коллапса… в минуты радости и

острой потребности почерпнуть энергию в местах, где прошло

твое детство, мы все, рано или поздно, возвращаемся домой. И

у каждого свои причины искать утешение на родной земле.

   У меня нет таких причин и нет такого места.

   Если бы я мог ответить, объяснить самому себе, почему? И

когда это произошло? В какую секунду своего прошлого я стал

бездомным?

   Я чужой в Америке, и чужой здесь, в Анмаре.

   Среди людей, которые пришли поздравить меня с

предстоящей свадьбой, нет никого, кто был бы мне по-

настоящему дорог. И дело не во мне. Я лишь выдаю ответную

реакцию на отношение родственников к себе. Я — отражение

их ненависти и презрения. Лицемерные лжецы, которые

фальшиво улыбаются, глядя мне в глаза, и мечтают посильнее

ударить, когда я повернусь к ним спиной.

   Я давно научился закрываться воображаемым щитом,

который, не смотря на невидимость, очень сложно пробить. Я

не бесчувственный избалованный подонок, но хочу им быть…

   Почему?

   Потому что так не больно.

   Я помню, каково это…. Долгие часы в закрытой темной

комнате с израненными ступнями, распятой гордостью и

оплеванной душой.

   Я научился бить в ответ в пятнадцать. И после, моя жизнь

представляла собой постоянную борьбу с внутренним хорошим

парнем, которым я когда-то был, которого хотела воспитать

моя мать. Я не уверен, что в итоге, останься она со мной, я бы

сильно отличался от сегодняшнего Адама. Отец начал

принимать участие в моем воспитании лет с девяти,

постепенно меняя мое мировоззрение. Конечно, Рашиду бин

Мухаммеду аль-Саадату не было равных в искусстве

программирования незрелой психики подростка, как и во

влиянии на умы своих последователей, иначе он бы не стал

успешным и уважаемым монархом. Мой дед родился обычным