Танго со смертью

Внезапно в их элитном министерстве грянули революционные перемены, сверху был спущен указ об омоложении ответственных сотрудников, и Бармина с почетом проводили на пенсию. Вначале он ощутил пустоту, однако через некоторое время испытал неожиданное облегчение. Он давно уже чувствовал усталость, накопившуюся от необходимости выполнять чужие, порой не слишком умные распоряжения. За десятилетия Иннокентию все в родном министерстве порядком осточертело — и скучные циркуляры, и подловатые люди, и даже казенные стены. Пожалуй, впервые за свою длинную жизнь Бармин почувствовал себя свободным. Еще недавно слово "свобода" было для него абстрактным понятием, никак не применимым к регламентированной чиновничьей жизни. И лишь теперь, выйдя на пенсию, Иннокентий понял, что отныне не зависит ни от мнения мидовского начальства, ни от сплетен соседок, и вообще пенсионер Бармин может теперь говорить все, даже невозможную прежде оппозиционную «крамолу».

Вначале Иннокентий Михайлович наслаждался тем, что отныне может спать по утрам, сколько захочет, гулять в парке хоть три часа и ходить в кино на дневные сеансы, но вскоре заскучал. Все-таки безделье мужчинам, даже пожилым, противопоказано. Болезни, на которые прежде было недосуг обращать внимание, стали давать о себе знать. Да и пенсия, хоть и повышенная (все же Бармин был ответственным работником), не позволяла так же широко шагать по жизни, как прежде.

Все изменилось буквально в один день, когда Иннокентий встретил возле торгового центра приятеля школьных лет, на долгие годы выпавшего из его поля зрения. Внешность однокашника Андрюхи Корецкого разительно отличалась от облика прежних коллег Бармина. Невысокого роста, кряжистый, сутулый, с одутловатым лицом, он выглядел как типичный житель столичного предместья. Разумеется, не Рублевки или новой Риги, а каких-нибудь Люберец или Химок. Корецкий был похож на тех в меру пьющих работяг, что проводят жизнь в своем околотке и выбираются в столицу только по самой неотложной надобности. Одет Андрей был не так, как одевались мидовские коллеги Бармина. На нем был затрепанный коричневый свитер из синтетики и дешевые китайские джинсы. В общем, типичный пассажир подмосковной электрички. Кроссовки у него на ногах были изрядно потрепаны и тоже, вероятно, куплены на рынке где-нибудь за окружной. Короче говоря, Андрей Корецкий выглядел лет на десять старше своего школьного приятеля Кеши Бармина, однако вкуса к жизни в отличие от однокашника не утратил.

Слово за слово, и неожиданно выяснилось, что однокашник Иннокентия живет в прекрасном доме в районе Патриарших прудов, ездит на "Вольво", а выходные проводит на даче в поселке Ильинское. То бишь, на скандально известном Рублевском шоссе, где обосновались московские нувориши. Неожиданно оказалось, что по части материальных благ этот невзрачный Корецкий в потрепанной одежонке и стоптанной обувке уверенно обошел успешного дипломата в отставке. К своему удивлению, Бармин вскоре понял, что Корецкий прекрасно разбирается в антиквариате, хотя университетов по специальности "искусствоведение" не оканчивал. Прибыв как-то к однокласснику по его настойчивому приглашению на рюмку коньяку, Бармин огляделся и со значением присвистнул. На стенах гостиной висели прекрасные пейзажи и натюрморты.

— Подлинники, — похвалился Корецкий, — русская школа реализма, XIX век.

— Откуда это у тебя? — завистливо сглотнув слюну, поинтересовался Иннокентий.

— Собрал за долгую жизнь, Кеша. Ты не поверишь, столько лет себе во всем отказывал, и все ради этой страсти, — признался школьный товарищ и отвел глаза. Он словно стеснялся своих сокровищ, внезапно открывшихся взору школьного приятеля.

Иннокентий растерянно помолчал, а потом решился спросить:

— И все-таки, на какие шиши ты, Андрюха, эти чудесные вещи собрал? Не поверю, что сэкономил на джинсах, как мы когда-то экономили на школьных завтраках. Чем ты вообще на жизнь зарабатывал? И когда сюда, на Патрики, то бишь, на Патриаршие пруды, перебрался? Ты ведь тогда, в школьные наши годы, вроде как в пресненских бараках обитал?

— Понимаешь, Кеша, я всю жизнь рухлядь всякую продавал-покупал. Можешь называть меня реставратором, если тебе так понятнее, — усмехнулся Бармин, — а вообще-то я по жизни старьевщик. Собирал всю жизнь рухлядь на помойках и на чердаках, покупал у бабушек разный лам, потом приводил все это г… в порядок и неплохо продавал. В девяностые, как ты помнишь, появились новые русские, которые кинулись придумывать себе «благородные» биографии. Им очень хотелось обставить свои свеженькие элитные квартирки всем этим старьем «с историей». Ну, я и предоставил им эту возможность. Если хорошо потрудиться, вещи, даже не очень старые, приобретают благородный вид и некоторый лоск, а значит, им можно назначить совсем другую цену. Кстати сказать, сейчас мне нужен надежный помощник. Времена нынче трудные, люди тяжело расстаются с деньгами. А ты, Кеша, вон какой респектабельный господин! Тебе самый недоверчивый жмот поверит. Пойдешь ко мне? О зарплате, надеюсь, договоримся. Ну что, по рукам?