Танго с ветром

Они вместе выполняют шаги, повторяют несколько раз. Джонни спотыкается, пытается ничего не напутать, заплетается ногами, падает. Это смешно. Соня смеется.

— Прости! Ничего не выходит. Я такой тупой.

— Ага. Это тебе не под парусом на доске, — злорадствует Соня. — Тут соображать надо. Да! Да!

Они смеются.

— Смейся, смейся. Над…

— … бедным парнем с пляжа, — заканчивает Соня, и они вместе хохочут. — Знаешь, что такое танго?

Они так близко-близко, и Соня понимает, что глупо и дальше делать вид, что это просто урок танго и ничего больше.

— Танец? — Джонни валяет дурака.

И Соня это прекрасно видит. Но она все еще надеется, что наступит утро, и снова все вернется обратно. Джонни — ее инструктор, и она платит ему за серф. И все. И ничего больше. Если бы только не проклятая скука. Скука на стороне Джонни. Надо будет что-то придумать, чтобы уничтожить этого врага. Но это завтра, а сейчас… Джаст фо фан.

— Это когда два врага, мужчина и женщина, встречаются, чтобы убить друг друга и стать одним целым. Это охота.

— Мне нравится эта идея, — задумчиво произносит Джонни. — Но…

— Но сначала надо научиться не заплетаться ногами. Давай повторим. Раз, два…

Они снова начинают танцевать. Они смотрят друг другу в глаза, и их лица отражаются друг в друге. Лицо Сони становится похожим на лицо Джонни.

И вдруг случается что-то неожиданное. Облако фиолетовых бабочек трепещет вокруг них. И Соня видит этих бабочек, и Джонни тоже их видит, и они оба заворожены.

В темноте плещет море и играет танго из бумбокса.

Соня спотыкается и останавливается. Джонни смотрит на нее тревожно и поддерживает за локоть.

— Нога.

— Эй! Шашлыки готовы! — кричит Рита, держа шампуры. — Идите!

И они идут, и Джонни так и держит Соню за руку. Только уже у костра он отпускает ее и ждет, когда она усядется на ствол выброшенного морем дерева.

— Держите! — Рита передает шампуры Соне и Джонни. — Запах-то какой. М-м-м! С ума сойти!

— Хорошая рыбка. Свежая. Знаю, у кого покупать, — говорит Джонни и вгрызается в шашлык.

Соня смотрит на него и понимает, что Джонни сейчас кусает не мясо рыбы — плоть Сони. Ее тело. И она. Она тоже. Они вместе проваливаются в странный сон, где белыми сполохами в темноте мечутся их тела, где дыхание сливается в одно, где они чувствуют обжигающие волны страсти. И они грызут, грызут рыбу, убиенную вместо, принесенную в жертву. В жратву. А так они ели бы друг друга, обезумевшие от желания познать друг друга, аки младенец, познающий мир через сосец матери своей. Являясь в мир оттуда, из темноты матки, из темноты небытия, мы всю жизнь мучительно пытаемся понять, в чем тайна бытия. Как пустота превращается в пузырь, содержащий в себе жизнь, как эта жизнь проламывает пелены небытия, проявляясь из несуществования, и куда потом исчезает жизнь, оставив ненужное, использованное тело. Из глины вышел, в глину ушел. И сам есть глина. Дыхание глины.

Рита грызет шашлык и думает о своем. Музыка заменяет разговор. Да и о чем говорить? Джонни поглощен Соней, Соня поглощена Джонни. Они разгадывают загадку, которая всем давно ясна. По крайней мере, для Риты все очевидно. Но ей скучно. Сидеть на берегу и молча есть шашлык? А в чем смысл? Смысл в том, чтобы делать это вместе. На самом деле смысл жизни придает именно ее совместность. Любая совместность. Даже лучше бредовая. Нельзя сплотиться вокруг теоремы Пифагора. Она настолько очевидна, что может существовать и сама по себе. Лучше всего сплачивает бессмысленное колыхание тел. Отключить мозг и позволить телам дышать вместе, в одном ритме танцевать, петь и в какой-то момент почувствовать, что твое тело — часть других тел. В этом секрет футбольных матчей. В том, чтобы всем стадионом скандировать одно и то же слово, чтобы испытывать единство чувств.

Доев шашлык, Рита почувствовала себя одиноко.

— Вкусно, очень вкусно, — говорит она, вторгаясь в тоннель взглядов. — Ты специально, что ли, в город за ним ездил?

— Ага, — говорит Джонни. — Хотел угостить вас хорошей рыбкой.

— Очень мило с твоей стороны. Спасибо.

Бумбокс играет музыку, странную музыку печали и наслаждения, она рассказывает о звездах, о вечности и караванах в песке, о жизни и смерти. И море плещет в темноте. И кажется, что весь мир — это одно целое. Что каждое человеческое движение — это только рифма к движению волн, что каждый вздох — это рифма к движению моря, что каждая судьба — это рифма к движению планет. Впрочем, почему кажется? Все так и есть.

Мир — это музыка, стихи, и мы внутри этого. И счастье осознавать такие моменты наполняет нас восторгом и силой жить.

Джонни начинает читать стихи.

И Соне становится тревожно от взгляда Джонни, от его голоса, который звучит прямо у нее в голове, от нежного ветра, от пляски пламени, от всего этого острого чувствования бытия, каждая секунда которого неимоверно, щемяще прекрасна на вкус и на ощупь, словно секунды в руках — это бисеринки, мерцающие в темноте. Они ускользают, тают в руках, и в то же время они такие просторные, эти секунды, такие огромные, будто в каждой бисеринке все мироздание. Нанизать бы на нитку и никому никогда не отдавать.