Танец отражений

Марк заговорил: — Я, лорд Марк Пьер Форкосиган, вассал секундус императора Грегора Форбарры, принимаю твою клятву и обещаю тебе свое покровительство как сеньор и командир; даю в том свое слово Форкосигана. — Он замолчал. — Вообще-то, — обернулся он к графине, — я еще сам не приносил присяги Грегору. Раз не было этой присяги, не лишает ли это законной силы эту?

— Это детали, — отмахнулась графиня. — Детали ты сможешь проработать позже.

Ботари-Джезек снова встала. Она глядела сейчас на Марка, как могла бы глядеть женщина, просыпающаяся утром с похмелья в постели рядом с незнакомцем, которого она не помнит по прошлому вечеру. Она потерла тыльную сторону кисти — там, где Марк касался ее кожи.

Власть. Так сколько же именно форской власти дала ему этот мелкая хитрость? «Сколько позволит Ботари-Джезек», решил Марк, глядя на ее атлетичное сложение и умное лицо. Опасность злоупотребить своим положением ему не грозит — Елена не позволит. Неуверенность на ее лице уступила тайной, вспыхнувшей в глазах радости.

Да. Это был верный шаг. И сомнений нет, насколько он угодил графине, откровенно улыбавшейся своему сыну — ниспровергателю традиций.

— Теперь, — сказала графиня, — сколько у нас времени на сборы? Как скоро мы будем готовы к путешествию?

— Немедленно, — отозвалась Ботари-Джезек.

— В вашем распоряжении, мэм, — отрапортовал Марк. — У меня такое чувство… нет, поймите, экстрасенорика тут не при чем. И даже не нетепение. Всего лишь логика. Но я считаю, что мы можем не уложиться по времени.

— Как это так? — спросила Ботари-Джезек. — Нет ничего статичнее криостазиса. Верно, мы все с ума сходим от неопределенности, но это наши проблемы. У Майлза времени больше, чем у нас.

Марк покачал головой. — Если бы замороженное тело Майлза попало в руки друзей или хотя бы нейтралов, они уже откликнулись бы на распущенные нами слухи о вознаграждении. Но если… кто-то… захотел его оживить, то ему пришлось бы сперва провести предварительную подготовку. Мы все сейчас прекрасно понимаем, сколько требуется времени, чтобы вырастить органы для пересадки.

Графиня сухо кивнула.

— Если там, куда Майлз попал — где бы это ни было, — его запланировали на операцию вскоре после получения тела, то сейчас они могут быть почти готовы его оживлять.

— Они могут все испортить, — забеспокоилась графиня. — Могут быть недостаточно аккуратны. — Она забарабанила пальцами по изящной перламутровой инкрустации.

— Я не согласна, — возразила Ботари-Джезек. — Зачем это врагам брать на себя труд оживлять его? Что за участь может быть хуже смерти?

— Не знаю, — вздохнул Марк. — «Но если такая существует, то готов держать пари: джексонианцы могут ее устроить.»

Глава 19

С дыханием пришла боль.

Он лежал на больничной койке. Это он понял, еще не открыв глаза: по неудобству, ознобу и запаху. Все казалось правильным. Смутно, хоть и неприятно, знакомым. Он заморгал и обнаружил, что веки у него слиплись. От какого-то пахучей, полупрозрачной медицинской жижи. Как будто он пытался смотреть сквозь заляпанное жиром оконное стекло. Он поморгал еще и сумел хоть как-то сфокусировать взгляд, однако был вынужден прекратить, потому что от усилия сбилось дыхание.

С дыханием было что-то ужасно не так — мучительная одышка совсем не давала воздуха. И еще этот свист. Попытавшись сглотнуть, он понял, что свист издает пластиковая трубка, уходящая ему в горло. Губы были сухими и потрескавшимися; заткнувшая рот трубка мешала их облизнуть. Он попытался пошевелиться. Тело отозвалось острой и резкой болью, пронзившей каждую косточку. Трубки тянулись к его рукам — или от рук? И к ушам. И к носу?

Чертовски много трубок. «Плохо», смутно собразил он, хотя не мог сказать, откуда именно это знает. Героическим усилием он попытался поднять голову и оглядеть свое тело. Трубка в горле сдвинулась. Больно.

Выпирающие ребра. Впалый, провалившийся живот. Багровые рубцы, разбегающиеся по груди, точно прямо под кожей притаился паук-долгоножка, припав телом к его грудине. Хирургический клей скреплял рваные надрезы, множество алых шрамов напоминало карту большой речной дельты. Он был облеплен подушечками датчиков. Еще какие-то трубки шли от таких мест, где по идее не должно быть отверстий. Он кинул взгляд на свой член, обмякший бесформенной, бледной кучкой; оттуда тоже отходила трубка. Боль в этой области была бы даже слегка успокаивающей, но он вообще ничего не ощущал. Своих ног и ступней он не чувствовал тоже, хоть и видел. Все тело его было покрыто толстым слоем пахучей жижи. Кожа, смазанная этой дрянью, шелушилась противными, большими, бледными лохмотьями. Он снова уронил голову на подушку, и черные облака заклубились у него перед глазами. Слишком много чертовых трубок… Плохо.

* * *

Когда пришла женщина, он лежал в затуманенном, полубессознательном состоянии, дрейфуя между перепутавшимися обрывками сна и болью.