Танец отражений

Она наклонилась; ее изображение расплывалось у него перед глазами. — А теперь мы убираем ритмоводитель. — Ее голос был грудным и четким. Трубок у него в ушах больше не было, а может, они ему приснились. — Твои новые сердце и легкие будут теперь работать сами.

Она склонилась над его ноющей от боли грудной клеткой. Хорошенькая женщина, из разряда изящных интеллектуалок. Он пожалел, что сейчас, у нее на глазах, он одет лишь в жижу, — хотя, похоже, ему случалось флиртовать с женщиной, когда на нем было еще меньше. Где и когда, он не помнил. Она что-то проделала с шишкой — «паучьим телом»: он увидел как его кожа разошлась узкой алой щелью и снова сомкнулась. Смотрелось это так, словно она вырвала у него сердце, подобно совершающей жертвоприношение древней жрице, — но, очевидно, лишь смотрелось, раз он продолжал тяжело дышать. Очевидно, она извлекла какую-то штуку, которую теперь положила на лоток в руках ассистента.

— Ну вот. — Она внимательно всмотрелась в него.

Он поглядел на нее в ответ, смаргивая не дававшую ясно видеть жижу. Прямые, шелковистые, черные волосы, скрученные, — вернее, сбившиеся — в пучок на затылке. Несколько тонких прядей выбились и трепетали вокруг лица. Золотистая кожа. Карие глаза с едва заметной складкой внутреннего века. Жесткие, упрямые черные ресницы. Нос со стильной горбинкой. Приятное, самобытное лицо, не измененное руками пластического хирурга до математически совершенной красоты, но живое от тревожного напряжения. Не пустое лицо. За ним кто-то интересный. Но, увы, незнакомый.

Она была высокой и стройной, поверх одежды на ней была накинут бледно-зеленый лабораторный халат. — Доктор, — попытался угадать он, но вокруг пластиковой трубки во рту раздалось лишь неясное клокотание.

— А сейчас я вытащу эту трубку, — сказала она ему и оторвала что-то липкое от его губ и щек — пластырь? С ним тоже отошла отмершая кожа. Она мягко потянула трубку из горла. Его замутило. Словно проглоченную змею вытаскивают. Избавиться от трубки стало таким облегчением, что он чуть было снова не потерял сознание. Еще какая-то трубка — кислород? — оставалась торчать из ноздрей.

Он подвигал челюстью и сглотнул, в первый раз за… за… Короче, язык был толстым и распухшим. Грудь болела жутко. Но слюна потекла; во рту вновь стало влажно. Как-то не ценишь слюни по-настоящему, пока тебя не заставят обходиться без них. Сердце билось часто и слабо, точно крылья порхающей птички. Ощущение было неправильным, но он хоть что-то ощущал.

— Как тебя зовут? — спросила она.

Подсознательный ужас, который он старательно до того игнорировал, зловеще разверзся перед ним. Дыхание панически участилось. Воздуха не хватало, несмотря на кислородную трубку. И он не мог ответить на ее вопрос. — А-а, — прохрипел он, — а… — Он не знал ни кто он такой, ни как ему досталось такое гигантское бремя увечий. И незнание пугало его куда больше, чем само увечье.

Молодой парень в голубой куртке медика фыркнул: — По-моему, я выигрываю пари. У него в мозгах все спеклось. Там сплошное короткое замыкание. — Он постучал себя пальцем по лбу.

Женщина раздраженно нахмурилась. — Пациенты не выходят из криостазиса, как блюда из микроволновки. Потребуется столько же лечения, как если бы эта рана его не убила, и даже больше. Пока не прошла пара дней, я даже не могу оценить, в каком состоянии его высшие нервные функции.

Однако она отколола что-то острое и сверкающее с отворота жакета и двинулась вокруг пациента, прикасаясь к нему и глядя на монитор телеметрии на стене у него за головой. Когда она кольнула этой штучкой его правую руку, рука отдернулась, и врач улыбнулась. «Ага, а вот когда под ее рукой дернется моя штучка, улыбаться буду я», — пришла ему в голову дурацкая мысль.

Он хотел заговорить. Хотел сказать этому типу в голубом, чтобы тот катился через червоточину к дьяволу вместе со своим пари. Но изо рта вырвалось лишь глухое шипение. Его затрясло от досады. Он должен или действовать, или умереть. В этом он был уверен до мозга костей. Быть лучшим — или быть уничтоженным.

Он не знал, откуда исходит такая уверенность. Кто пытался его убить? Он не знал. «Они», какие-то безликие они. На отдых нет времени. Марш вперед или умри.

Оба медика вышли. Движимый смутным страхом, он попытался было лежа сделать упражнения для тонуса мышц. Но смог пошевелить лишь правой рукой. Привлеченный конвульсиями, о которых сообщили датчики, молодой медик вернулся и сделал ему укол успокоительного. Когда темнота сомкнулась снова, ему захотелось взвыть. После лекарства ему снилось что-то очень плохое; его сбитый с толку разум согласился бы на любое содержательное воспоминание, но все, что он смог припомнить, проснувшись, было это определение — «плохой».

* * *

Бесконечное время спустя вернулась доктор с едой. С чем-то вроде еды.

Коснувшись пульта, она подняла изголовье кровати, и непринужденно заговорила: — Ну-ка, дружок, давай опробуем твой новый желудок.

Дружок? Он ей друг? Друзья ему нужны, это точно.