Танец любви

— Мы хотим знать не только информацию, которой напичканы ваши головы. Но и как работает диалогическое мышление. — И, значительно подняв кверху указательный палец, Лука-мудрец упрямо сказал: — Оно обязано сопутствовать знанию!

Суворовцы тихонечко пересмеивались.

— Диалогическое — так диалогическое!

А Мишка Горлов, горестно свесив чубастую голову, печально заметил:

— А что, братва, жаль расставаться с Лукой-мудрецом. Хоть он и Дон-Кихот, но мужик справедливый.

Сане Вербицкому не до Горлова: ткнулся он в экзаменационный вопрос, закатились глаза.

— Господи, благослови и спаси кадета!

Это же надо, попался вопросик! Одни даты… Своего-то дня рождения не помнил, а тут… К тому же ассистент сел рядом и глазел на него, словно родственника встретил.

Подошел Лука-мудрец. Лукаво улыбался.

— Подожми, Вербицкий. Ты же у нас умница.

Изворачивался умница, на глазах глупел, но в конце концов ему поставили четыре, и он, вспотевший, рванулся с радостью в коридор.

— Видал я эту историю в белых тапочках…

Сдали все. Даже не было троек. Однако Лука-мудрец был недоволен:

— Подвели хлопцы. А я для них так старался.

С плеч упала гора. Экзамен по истории был последним, и отчаянные головы в укромном месте под лестницей раздавили бутылку вермута. Досталось по глотку, ибо бутылка шла по кругу и, собственно, никто от нее большого удовольствия не получил, но удовлетворение было иного порядка — всё, с училищем всё…

Наступило состояние, схожее с невесомостью. Экзамены позади, и все тревоги, связанные с ними и вообще с учебой, тоже позади. Суворовцы бесцельно болтались по роте, словно жизни, которой они жили столько времени, уже не было — и не было ничего обязывающего. В такой ситуации «плавились мозги»…

Но это длилось недолго. Появился старшина роты, прапорщик Соловьев, глянул своим соловьиным оком, и в роте начался соловьиный перепляс. Была дана команда подготовиться к завтрашнему выпускному дню.

Началась старая, привычная возня, и в этой предпоследней подготовке, когда во взводах подшивали подворотнички и гладили парадную форму, суворовцы действительно ощутили, что в их жизни Произошло что-то важное.

До самого отбоя возились с формой; раздавали домашние адреса и фотографии на память.

Димка Разин время от времени звонил домой Вербицким — не отвечали. И только поздно вечером узнал убийственную новость: Маши на парадном строе не будет — уехала на практику. Он пожаловался на Машу Глебу, но тот лишь развел руками. Димка назвал про себя Глеба ослом. Рванулся к Сане Вербицкому. У того были насмешливо-очаровательные глаза.

— Лучший подарок для меня — это отсутствие на выпуске Машки. Она прехорошая коза, — выпалил Саня, недавно поругавшийся с сестрой.

— А ты, Саня, в таком случае, козел, — не сдержался Димка.

Саня счастливо засмеялся.

Словно выстиранный плац отливал солнцем. По обе стороны трибуны — родители, знакомые и друзья выпускников. Нетерпеливое возбуждение плыло по толпе, все ждали начала построения.

Суворовцы пока в роте. Шли последние минуты. Майор Лошкарев тщательно проверял форму — надо было заметить, что выпускники надраились на славу. И тоже ждали…

С утра стало известно, что Мишка Горлов решил жениться на Ольге Лошкаревой. Как только получит курсантские погоны. Кое-кто сомневался в горловской затее, но большинство почему-то были уверены… Мишка Горлов, он же такой!..

Вот появился майор Шестопал, суховато-высокий и плотный, в парадной форме с аксельбантами, небрежно похлопывая по ноге белыми перчатками. По его приказу роту вывели на плац. Послышались редкие хлопки. Тем временем выстроились перед трибуной, лицом к солнцу. Суворовцы жмурили глаза, но лицам было приятно от солнечной щекотки. Оркестр по правую сторону играл марши, создавая бравурное настроение. Все ждали генерала.

Димка Разин в строю стоял рядом с Глебом, бросая короткие реплики.

— А Машка — поганка. Могла бы, хотя бы ради брата…

Глеб снисходительно молчал.

— Могла бы, — пробурчал Димка.

Из главного здания вышел приземистый генерал со свитой. Он шел к трибуне. Оркестр заиграл встречный марш. Суворовцы застыли в строю. Выслушав рапорт полковника Юферова, генерал поздоровался и с милой, даже простецкой улыбкой обошел строй. У последней шеренги остановился, строго взглянул вдоль строя.

— Ну вот и все. Еще час, другой… и суворовские годы остались позади.

Он как-то особенно сгорбился, словно под тяжестью, и, неудовлетворенно махнув рукой, пошел к трибуне. Пока говорил генерал, было тихо, официально тихо, но когда суворовцам стали вручать аттестаты, а командиры взводов прикреплять к кителям памятные суворовские знаки, все всколыхнулось и зашумело, будто подул сильный свежий ветер.

Суворовцы перестроились. Заиграл оркестр. Шел вынос училищного знамени. Старый ритуал прощания. По одному суворовцы подходили к знамени. Становились на правое колено, под которое всегда клался пятак, и, прикоснувшись губами к полотнищу, вставали, а пятак при вставании звенел, ударяясь об асфальт.

Это нравилось выпускникам и считалось шиком.

Оркестр сыграл еще несколько концертных маршей для разминки, и колонны с песней пошли вдоль трибуны.