Танеев

Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна…

Эти строки Михаила Ломоносова открыли простор для поэтической мысли. Это была борьба за масштабы, за поэзию высокого полета.

Попытка в этом жанре поэта-славянофила XIX века сама по себе едва ли обогатила сокровищницу российской поэзии. Однако он не был вовсе лишен дарования, как некоторым казалось.

Не один Танеев, но и другие русские композиторы — Балакирев, Чайковский, Рахманинов, Аренский, Гречанинов — прибегали к текстам Алексея Хомякова.

Идеи величия космоса, красоты мира, вечной гармонии правды и добра, нравственного обновления людей в труде, любви и братства всю жизнь волновали композитора.

Центральный образ творца, господствующий в стихотворном тексте, в музыке Танеева обретает условный символический смысл, отступая перед стихийным могуществом первобытных сил природы. Как случалось уже не раз, не в тексте, но «по ту сторону текста» композитор услышал музыку, воплотил ее и донес до своих слушателей.

Летом 1912 года был заложен первый камень будущего здания. В сентябре 1914 года кантата была завершена в клавире, в январе 1915 года — в партитуре. И марта она исполнялась в Петрограде. И наконец, вечером 1 апреля вышла на суд слушателей в переполненном зале московского Благородного собрания. Войдем же в зал!

Было людно и жарко. Слабый ветер кружил под сводами, люстры бросали радужный отблеск на ряды колонн, на лица людей.

Москва пришла на премьеру танеевской кантаты. Композитор был любим и популярен.

Шел девятый месяц самой жестокой и кровопролитной войны, какую дотоле знала история. Лишения, бездомность, утрата близких стали уделом миллионов. Первые волны беженцев из западных губерний уже докатились до Москвы.

Горе стучалось в двери жилищ, сперва тихо, потом погромче.

Сергей Иванович (как всегда, один) сидел слева в четвертом ряду партера, машинально наблюдал, как, перешептываясь, собирается хор, выглядел усталым и очень серьезным.

Кусевицкий поднялся к дирижерскому пульту. Хор и оркестр до трехсот певцов и музыкантов едва помещались на специально расширенной эстраде. Среди наступившего молчания движение прошло по рядам партера, и тогда первое «Аллегро темпестозо» вступило в зал.

Земля трепещет. По эфиру
Катится гром из края в край…

Среднюю, вторую часть кантаты открывает хор.

…В глубь земную,
В утробу вековечных скал
Я влил, как воду дождевую,
Огнем расплавленный металл.
Он там кипит и рвется сжатый…

Титанический размах и живописующая сила этого хора приводит на память лучшие страницы «Самсона» Генделя и «Сотворения мира» Гайдна. За хором следует вокальный квартет.

На смену суровому и мрачному неистовству «плененного в недрах земных Хаоса» приходит тишина.

«Передо мной Земля»…

Она предстает в неге и блаженном покое, блеске вод и ароматах цветов. Радость бытия, слияние с природой, погружение в ее тайны выражены на страницах квартета, в его голосах и подголосках с предельной, еще небывалой у Танеева щедростью.

Второй квартет и хор замыкают среднюю часть кантаты:

К чему огни! Не я ль светила
Зажег над вашей головой!..

Воображая себя под высоким шатром ночного звездного неба, композитор пребывает в созерцании душевно близкой стихии.

Видимо, в силу контраста оркестровое вступление к третьей части звучит несколько бледно.

Но ария и заключительный двойной хор венчают монументальное здание кантаты полифоническим апофеозом:

Мне нужно сердце чище злата
И воля крепкая в труде.
Мне нужен брат, любящий брата,
Нужна мне правда на суде.

Стихотворный текст сам по себе, отторгнутый от музыки Танеева, кое-кому показался, быть может, странным, наивным и архаическим, словно рифмованная проповедь на темы из книги Бытия.

Суровый гармонический наряд, в котором кантата предстала на суд публики, слухом утонченным, привыкшим к изысканным пряностям современного декаданса, мог быть воспринят как ортодоксальный. Однако этого не случилось. Напротив, большинство слушателей унесло с собой чувство удивительной свежести и новизны услышанного.

Спора нет: кантата о прочитанном псалме по своей идее — произведение весьма отвлеченное. На ее страницах не найти прямого отражения конфликтов современности.

Но в самые критические эпохи в истории цивилизации элементарные понятия добра и зла, правды и красоты, свойственные природе человека, не только продолжали существовать как идеи, как философские категории, но и с удвоенной силой звучали в творениях передовых мыслителей и художников своего времени, как действенная форма протеста против физического и морального угнетения.