Танеев

Узы долголетней дружбы связывали Танеева со Степаном Васильевичем Смоленским, одним из старейших руководителей хора и Синодального училища, одним из глубочайших исследователей и знатоков древнерусского многоголосия. Позднее, после смерти Смоленского, дружеские отношения сложились у композитора и с новым руководителем хора, талантливым дирижером Николаем Данилиным.

На спевках хора и спевках училища, помещавшегося неподалеку от консерватории, Сергей Иванович был не только гостем, но и неизменным советником, вложившим в дело воспитания музыкальной молодежи немало своего опыта и труда.

Он не мог не понимать, что питомцы училища и хора, опытные учителя-регенты при существовавших тогда условиях были проводниками музыкальной грамоты и начатков культуры в глубокие толщи народа, самые глухие, медвежьи углы России.

В 1909 году появился первый крупный итог долголетних исканий: 12 хоров Танеева на слова Якова Полонского, посвященные хоровому коллективу Пречистенских курсов.

Танеев смолоду, еще в классе Николая Рубинштейна, привык мыслить образами чисто музыкальными, потому строфы любимых поэтов нередко служили ему всего лишь поводом для решения творческих задач.

В вокальных сочинениях он отдавал предпочтение созерцательно-философской лирике Тютчева и Полонского.

Однако в музыке Танеева это созерцание редко пребывало в бесстрастном и безмятежном покое. Его собственный простодушный восторг перед красой природы шел но от рассудка и не чужд был своеобразного романтического пантеизма. Все происходившее в мире, в котором он жил, не могло оставить его безучастным зрителем.

Хотелось того композитору или нет, голоса и отголоски мятежного века, предчувствие грозы здесь и там пробивались сквозь музыкальную ткань его хоровых партитур.

В двенадцати хорах на слова Якова Полонского Танеев достиг вершин полифонического мастерства, овладел всеми тайнами хорового письма. В этом цикле привлекает внимание прежде всего грандиозный пятиголосый «Прометей».

Я шел под скалами, мглой ночи одет,
И нес темным людям божественный свет,
Любовь, и свободу от страха и чар,
И жажду познанья, и творческий дар.

Музыкальная поступь «Прометея» торжественна и величава, только в полифонических разделах композиции, воплощающих образ героя, мятущегося в жажде свободы, вязь многоголосия настолько густа и насыщенна, что словесный текст от слушателя почти ускользает.

«Развалину башни — жилище орла», «Звезды», «На могиле» — это подлинные шедевры танеевской вокальной музыки.

Но кульминацией всего цикла, не колеблясь, можно назвать двойной хор «На горе две хмурых тучи». Эпический тон повествования щедро согрет любовью к природе и человеку, глубоким сочувствием к миру людских надежд, радостей и печалей.

Второй цикл — «16 хоров для мужских голосов» на слова Константина Бальмонта, завершенный в 1913 году, — был посвящен хоровому обществу чешских учителей. Как и в «Иммортелях», автор здесь обратился к поэзии символистов.

Сведения о публичном исполнении этих хоров до наших дней не сохранились.

Как вскоре стало попятным, оба хоровых цикла, так же как неосуществляемые замыслы разных лет — кантаты «Колокол», «Констанский собор», — были всего лишь новым кругом опытов, предуготовляющим создание сочинения, еще небывалого по масштабам в русской вокально-симфонической музыке.

Это была кантата «По прочтении псалма» на текст Алексея Хомякова, задуманная еще смолоду и на склоне лет увенчавшая долгий и трудный путь Танеева в музыке.

На автографе рукописной партитуры сохранилась надпись: «Памяти матери моей Варвары Павловны Танеевой».

3

Две кантаты Сергея Танеева: «Иоанн Дамаскин», «По прочтении псалма». Между ними легли тридцать лет пути и почти вся жизнь художника.

На вопрос московского критика Юлия Энгеля о кантате «По прочтении псалма» композитор, как всегда в таких случаях, не слишком охотно заметил, что мысль о кантате на слова Хомякова родилась у него много лет назад и он над ней много думал, прежде чем начать писать.

Он так привык к ее, кантаты, незримому присутствию: в Москве и за границей, в Черниговском скиту и в лесной деревушке под Звенигородом, в годы труда над подвижным контрапунктом, над крупными инструментальными сочинениями — всегда она была тут, рядом. Не один раз в записной книжке появлялись наброски, связанные с замыслом, но он не пытался их разрабатывать, понимая, что мастерство его еще не созрело.

Шли годы, годы духовного роста, крепла, мужала душа, оттачивалась техника. Менялся неузнаваемо окружающий мир. Вместе с тем преображались черты задуманного смолоду, новый смысл обретали слова. Но ключевая идея, запавшая в сознание в ранней юности, оставалась нерушимой.

Возмужав и утвердив свои независимые взгляды на человека и вселенную, он с благоговением, как величайшую святыню, сохранил в памяти звук негромкого, внятного материнского голоса, повторяющего строфы ее любимого поэта.

Русская поэзия не впервые вторгалась в космос.