Танеев

Если бы автор и захотел, как писал Асафьев, выпрямить линию замысла в ровное поле академических умозрений, это было не в его власти. Здесь и там, едва ли не на каждой странице квартета, через сложнейшую вязь переплетения голосов пробиваются горячие ключи живого чувства, слышен немолчный стук сердца художника, равно открытого радости и страданию. Неутоленная нежность и улыбка доверчивого простодушия, и глубокая, скорбная дума, и тревожные отголоски века — все откроется чуткому слуху в музыке квартета.

Вместе с тем, вслушиваясь в нее, трудно отрешиться от иного: какой-то образ, сродни образу лермонтовского «Паруса», неотвязно стоит перед глазами, белея «в тумане моря голубом», томит и тревожит своим одиночеством, нерешенной загадкой. Все тот же от века вопрос: человеческое «зачем», идущее от трепетной лирики Шумана.

«Не трагична ли, — спрашивает Борис Асафьев, — тщета усилий Танеева и безбрежность дум его?»

Способность «длить музыку, как глубокое раздумье» дана лишь немногим.

Первые отклики печати были довольно разноречивы. Кое-кому музыка квартета показалась «суховатой».

Но Оссовский в своей рецензии назвал Шестой квартет истинным обогащением не только отечественной, но и европейской камерной литературы.

Последние строки рецензии проникнуты неподдельной тревогой. «Сам автор этого прекрасного произведения сражен теперь в Москве тяжелым недугом… Думается, что я отвечу чувствам всех русских музыкантов, если пожелаю даровитому композитору скорейшего восстановления его сил для новых счастливых художественных трудов».

Круг испытаний, которые принес композитору щедрый и тяжелый 1906 год, еще не замкнулся.

5 сентября, едва начались занятия в кружках и на курсах, в Петербурге скоропостижно скончался брат Сергея Ивановича Павел Танеев.

Под ударами судьбы равно беззащитны как слабые, малодушные, так и стойкие натуры. Едва ли доселе кому бы то ни было удалось найти себе прибежище от боли в спасительной мысли о том, что «все, мол, пройдет, сгладится временем»!

Лишь очень немногим, подобно Танееву, дано было в дни горестей и бед находить для себя внутренний оплот, черпая мужество не только в творческом труде, по как бы в самой скорби, в самом страдании открывать невидимые людям родники красоты и правды.

Едва лишь самое тяжелое и гнетущее осталось позади, внутренний слух композитора вновь наполнился музыкой. И он вернулся к крупному сочинению, начатому еще в ноябре 1902 года.

На этот раз Сергей Иванович обратился к жанру, к которому никогда прежде не питал особой склонности. Это был смешанный ансамбль с участием фортепьяно.

Партия фортепьяно была разработана композитором с такой щедростью и отточенным мастерством, что кто-то из критиков позднее заметил, что, пожалуй, это и не квартет вовсе, но фортепьянный концерт в камерном сопровождении струнного трио.

Три части квартета несхожи по форме и манере изложения.

Мелодия второй, медленной части (адажио), одна из прекраснейших во всей камерной музыке Танеева, пленяет возвышенной чистотой. И вслед за ней романтический порыв третьей части, гневный напор в разработке фуги, доведенный до крайнего напряжения. Но вот, словно исчерпав силу ярости, буря понемногу затихает. И в коротком заключении, которое композитор называл «Модерато серафико» («серафическое модерато»), возвращается вновь мелодия адажио, исполненная гимнического восторга перед красотой вселенной.

Одному из критиков по ассоциации вспомнился Франциск Ассизский («Патер Серафикус»). Как видно из пометок в личных книгах композитора, личность и творения средневекового философа-пантеиста действительно привлекали внимание Танеева.

Но, разумеется, в самом складе поэтической речи московского музыканта не было и быть не могло и тени молитвенного экстаза, питавшего музу «Блаженного Франциска».

Мысли русского музыканта возносились к звездам, блуждали в круговороте светил, но сам он твердо шел по земле.

Чуткое ухо всегда расслышит в музыке Танеева этот шаг, твердую поступь человека бесстрашной прямоты, мужества, несгибаемой воли, человека, не способного ни на какую сделку со своей совестью.

Между тем исподтишка подкрадывалась новая беда.

В первых числах декабря Сергей Иванович завершил партитуру квартета, а в конце месяца занемог. Врачи признали брюшной тиф.

4

Когда больной начал приходить в себя, на дворе стоял февраль. Сил у Сергея Ивановича осталась самая малость, однако сломить его оказалось вовсе не так просто. Взглянув на календарь, он потребовал у нянюшки письменный прибор и бумагу и, привстав на локте, начал писать письмецо друзьям и благодетелям Масловым, а особо — поздравительный сонет — имениннице Анне Ивановне. Сонет датирован 3 февраля 1907 года. На полях письмеца с присущей автору дотошностью обозначена температура «38°».

…Приник к одру велением врача,
И больше месяца такую жизнь влача,
Пишу больной стихи — не малая обуза —
Но мне диктует их послушливая муза…

Между тем па столе грудой лежала неразобранная почта.