Там, за передним краем

— Полк наш, — продолжал рассказывать Муравьев, — стоял во втором эшелоне. Готовились к наступлению. Очень много занимались. А на полях лужи, в лощинах снег водянистый. Сапоги часто промокали. Как-то на привале Михаил Ильич говорит мне: «Ну-ка сними сапоги». Я снял, а ноги мокрые. «Эх, голова садовая, — рассердился он. — Ты же простудишься. Быстро перемотай портянки! Сухим концом ступню заверни, а мокрый пусть сохнет. И запомни: ноги всегда должны быть сухими и в тепле. Тогда и простуды не будет. Здоровье, как и честь, надо беречь смолоду». Каждый день заставлял он меня мыть сапоги, сушить их и смазывать солидолом. Бывало и так: устану я, упаду и усну, как мертвый. А утром смотрю — сапоги мои смазаны, портянки висят, сушатся. Михаил Ильич постарался. А вскоре нас бросили в бой. «Держись ближе ко мне, — наставлял Михаил Ильич. — И не кланяйся каждой пуле, осколку. Услышал свист — значит, уже пролетела. Если в тебя, то свиста не услышишь». Учил меня: «Беги зайцем, падай камнем, отползай ужом». Так я и делал — петлял от воронки к воронке. В одном буерке сошлись мы с фашистами чуть ли не врукопашную. Скажу честно, мало что я соображал в тот момент. Стрелял, кричал, но, наверное, больше от страха и чтобы себя подбодрить. Вдруг сильный толчок в плечо. Я споткнулся и упал. Чувствую, кровь лицо заливает, правым глазом вижу только красную пелену. «Жив, сынок?» — наклонился ко мне Михаил Ильич. Оказывается, это он толкнул меня, когда фашист из-за куста дал по мне очередь. Одна из пуль, правда, зацепила. Кожу вот около виска располосовала. На всю жизнь отметина будет. Меня отправили в медсанбат, а Михаил Ильич в этом бою был тяжело ранен. В Новгороде в госпитале сейчас лежит.

Рассказ сержанта вспомнился Лаврову, когда он увидел оживленно беседующих пожилого солдата и юнца, у которого над верхней губой лишь светлый пушок обозначился. Пожилой что-то неторопливо объяснял, изредка затягиваясь самокруткой. Молодой был весь внимание, ни одного слова не пропускал. «Этому встретился свой Михаил Ильич, — подумал Вадим. — Науку солдатскую, суть фронтовую быстрее освоит».

Тут же, на поляне, положив на пенек лист фанеры, сидел ефрейтор с медалью «За боевые заслуги» и записывал в книгу учета вновь прибывших. Они подходили в порядке очереди, отвечали на вопросы ефрейтора. Тот ровным красивым почерком записывал. Подошел невысокого роста крепкий паренек. Глаза — щелочки, скулы широкие. Ефрейтор, не поднимая головы, задает вопрос:

— Фамилия, имя, отчество?

— Туголуков Тэкки.

— А отчество?

— Нет отчества.

— Значит, безотцовщина?

— Почему обижаешь? Есть отец, хороший, умный, охотник, Николай звать.

— А чего же ты голову морочишь? Так и запишем — Николаевич. Национальность?

— Юкагир.

— Это что еще такое? Киргиз, что ли?

— Киргизы живут на юге, а мы на севере.

— Ну тогда эскимос?

— Юкагир, понимаешь, юкагир! А можно и одул, так мы себя называем.

Ефрейтор почесал ручкой за ухом, посмотрел на новичка и глубокомысленно изрек:

— В общем, я пишу пока «русский», а там разберемся. Отходи. Следующий!

Один из вновь прибывших — сутуловатый мужчина лет тридцати с крупным носом и выбритым до синевы подбородком уже демонстрировал свое мастерство. Усадив на застеленный белым куском материи пенек старшину хозвзвода, он принялся подстригать его. Матово поблескивала в руках машинка, порхали, поклацывая, ножницы. А под конец специалист-парикмахер даже побрызгал старшину одеколончиком.

«Ну, этот дальше хозвзвода не пойдет, — определил Лавров. — Будет при штабе воевать машинкой и ножницами».

К писарю подошел высокий, смуглый капитан Кобахидзе, командир артдивизиона. Кончики смоляных усов подкручены как два буравчика. Заглядывая в список через спину солдата, спросил:

— Артиллеристы есть?

— Так точно, товарищ капитан! — громко произнес стоявший сзади офицера сержант. — Разрешите представиться: сержант Генералов.

Кобахидзе повернулся, внимательно посмотрел на рыжеватого кряжистого сержанта с орденом Славы III степени на груди.

— Кем воевал?

— Командир расчета стадвадцатидвухмиллиметровой гаубицы.

— Годишься. Пойдешь ко мне в дивизион?

— Товарищ капитан, только я не один. Со мной друг. Вот он — рядовой Ловцов. В госпитале рядом лежали. И тут хотим быть вместе.

— Но он же пехотинец, — сказал Кобахидзе. — А гаубица — это не винтовка. Учить его некогда. Пусть в стрелковую роту идет.

— Ловцов — прирожденный артиллерист, — не сдавался сержант. — У него восемь классов. Задачки артиллерийские решает, как семечки лузгает. Я его в госпитале натаскивал. Главную солдатскую награду — медаль «За отвагу» — имеет. Через две недели из него выйдет отличный наводчик. Даю голову на отсечение.

Командир артдивизиона с улыбкой смотрит на сержанта, потом на солдата. В умоляющих взглядах того и другого одно слово: возьмите. Кобахидзе минуту думает и, прищурив один глаз, спрашивает Генералова:

— Значит, даешь голову на отсечение?

— Даю! — И чтобы капитан не сомневался, нагнул ее тут же: дескать, пожалуйста, рубите.

— Ну ладно, — говорит офицер. — Через две недели сам проверю.