Там, за передним краем

Люда достала гранату, вывинтила пробку, вставила запал. Вадим внимательно следил за ней. Было видно, как пальцы ее, сжимавшие гранату, слегка подрагивали. Отогнула усики чеки. Потянула за кольцо. Но чека почему-то не выходила. Тогда Люда дернула сильней. Чека выскочила. И то ли гранату она хотела поудобней взять, то ли еще что, потом сама не могла объяснить, но пальцы на какое-то мгновение разжала.

Вадим увидел, как мелькнул в воздухе спусковой рычаг. И сразу же прозвучал сухой шлепок. Люда, ничего не понимая, отвела руку с гранатой в сторону и в каком-то оцепенении смотрела на нее.

— Бросай! — крикнул Лавров. Он находился метрах в трех, в том же окопе. «Еще две секунды — и обоим нам хана», — мелькнула мысль. В то же мгновение Вадим одним прыжком очутился рядом с девушкой и резко ударил снизу по ее руке. Граната вылетела за бруствер. Сбив Люду с ног, младший сержант прижал ее к земле. Гулкий взрыв. С комариным писком просвистели осколки.

«Не задело ли кого из девушек?» — поднялся Лавров. Нет, девушки видели все, что случилось. И как только выстрелил запал, они плюхнулись на землю. Сработал инстинкт. Осторожно приподнимая головы, они смотрели на командира. А у того в ногах легкая дрожь и ватная усталость. Надо бы вылезти из окопа, а он не может. Михайлова сидела рядом внизу и плакала навзрыд.

Подбежали Самсонова, Ясюкевич.

— Ты чего ревешь-то? — спрашивают. — Смеяться надо, жива осталась, а она…

— Руку больно, — сквозь всхлипывания проговорила Люда. — Он же со всей силы по руке ударил. Да и навалился потом, как бык.

Девушки расхохотались.

— Дура ты, дура, — говорили они. — Тебе целовать командира надо и молиться на него всю жизнь. Он же спас тебя…

— И себя тоже, — пробормотал Вадим, с трудом выбираясь из окопа. — Помогите ей. Не от боли она плачет, от испуга. Ничего, скоро пройдет. Пусть посидит на ветерке, успокоится. Кто у нас еще не бросал гранату?

— Я не бросала, — ответила Лида Ясюкевич. — И не хочу. Нет, я не боюсь. Когда была партизанкой, не раз пускала их в ход. Опыт есть. А сейчас не хочу.

Лавров и сам это понял.

— Все, — сказал он. — Перекур минут на десять. А потом собираемся, и домой. Скоро обед.

Девушки усадили всхлипывающую Люду на бугорок около пушистой сосенки, сами присели рядом. Вадим подошел к тому месту за бруствером, где взорвалась граната, взял горсть еще пахнущей сгоревшим толом земли, пересыпал ее из одной руки в другую. Почувствовал что-то тяжелое. Глянул — тоненький, острый осколок. «А он мог ведь сидеть в ком-нибудь из нас», — подумал. Положил его в карман. Отряхнул руки и тихо побрел к мишеням. Остановился около одной, постоял у другой. С каким-то безразличием смотрел на пробитые фанерные щиты. Смотрел и не видел их. Перед глазами все время стояла рука Люды с разжатыми пальцами и граната на ладони. «Еще бы две секунды… Всего лишь два счета: двадцать один, двадцать два… А может, и меньше. Как близко ходят они — жизнь и смерть».

В землянку возвратились молчаливые, притихшие.

— Что с вами? — встретили подружек Аня Шилина и Света Удальцова. — Будто с похорон пришли. Что случилось-то?

— Да ничего особого, — за всех ответила Наташа Самсонова. — Людочка вон номер отмочила: чуть себя и командира не угробила. — И стала рассказывать, как все произошло. Люда в это время сняла сапоги, забралась на нары, подтянула колени к подбородку и молча уставилась на Наташу. Ее рассказ она воспринимала, как о ком-то другом, не о себе.

— Ну, а в итоге на командира обиделась, что с ног сбил ее. А мы посоветовали утром и вечером, после подъема и перед отбоем молиться на младшего сержанта. Вот такие пироги, — заключила Самсонова. — А вы-то как поохотились? Удачно?

— Не так, чтобы уж очень, — ответила Света, — но вполне терпимо. Хитрые оккупанты стали. Уже не ходят, а только ползают. И в землю зарываются. Сплошные траншеи и ходы сообщения. Мы на стыке четвертой и пятой рот были. Знаете, там высотка такая есть, с валунами, а рядом — болото. Левее болота — кустарник мелкий. Вот в нем мы и были. Ночью — холодина страшная. Ноги прямо-таки закоченели. Думала, пальцы в суставах полопаются. А шевельнуться нельзя. Все время то с их стороны, то с нашей ракеты осветительные взлетают. И лежишь ты, кажется, на голом месте под увеличительным стеклом. Немножко поутихли где-то уже за полночь.

— Я подползла к ней, — продолжала рассказ Аня Шилина, — шепчу: «Скажи «тпру», а она — «ту»: губы не слушаются. «А руки как?» — спрашиваю. Без перчаток ведь. «Пальцы одеревенели», — отвечает. Я тогда достала масленку, в ней у меня спирт был налит. «Растирай, — говорю, — руки», — и в ладошку ей лью. Она это покрутила, покрутила кистями и спрашивает: «А нельзя и внутрь плеснуть? Там тоже все дрожит».

— Ну ты даешь, Светка! — рассмеялась Таня. — Неужели и вправду бы выпила?

— В тот момент — запросто, — вскинув голову, браво ответила Удальцова.