Там, где престол сатаны. Том 1

Если Бог есть, и Он хотя бы краем Своего всевидящего ока поглядывает на телевизионный экран с напыщенными попами, Его, должно быть, тошнит от этой чудовищной безвкусицы. Среди сонма приятелей Людмилы Донатовны (включая в их число полный состав ордена с ней спавших и затем до следующего призыва перешедших в друзья) была одна редкой физической и нравственной мерзости баба – коротконогая квашня, наглая, курящая и лакающая портвейн… Ни больше ни меньше: Ангелина. И ее муж, бывший юный гений, паразитировавший на чужом даре (в его золотую пору в моде были японцы) и сочинявший четверостишия под Басё, – что-то про старый коврик у дверей, который сплела ему бабушка и о который вытирают ноги гости… Маленький блондинчик с лицом пожилого татарина. Семейное имя: «Козлик». Любил водку, но, угождая жене, пил портвейн. Странно: отчего в России пристрастие к портвейну считается признаком дурного тона и даже – в известном смысле – последней ступенью, с которой человек почти неизбежно падает на дно? В Европе, говорят, его подают в приличных домах. Впрочем, Европа нам не указ. Мы, угрюмые обитатели вонючих городов и нищих деревень, мы, до кожи и костей высосанные государством, мы, истребляющее себя племя… Мы, налившись до горла (с ударением на «а») «тремя семерками», перемываем косточки Иисусу Христу. «Мы, очень может быть, тот самый остаток или, лучше сказать, закваска, о которой Господь предрек, что ею поднимется все тесто», – со скоростью не человека, но автомата, и в то же время настолько отчетливо, что в ее словах слышна была каждая буква, говорила жаба-Ангелина.

Всякий раз со злым изумлением я глядел ей в рот, тщетно пытаясь разгадать секрет ловкого и быстрого движения ее губ и успевавшего высунуться и облизнуть их сизого языка. «Малое стадо», – помаргивая и поднимая брови, кивал «Козлик». «Господу угодно испытать нашу веру, и Он намеренно не являет нам Своих чудес и знамений», – с тем же ошеломляющим напором продолжала Ангелина и жадным взором рыскала по столу, высматривая, каким бы куском осадить поднимающуюся из ее утробы портвейновую отрыжку. «Позволь, – мягко возражал ей малорослый муж. – Святые отцы, напротив, утверждают, что Господь щедр и милостив, и Его чудеса и знамения не иссякают. Нужно, однако, обладать особым органом чувств… Ведь если человек не воспринимает, к примеру, Моцарта, то это вовсе не значит, что такого композитора и его музыки не существует. Просто-напросто у данного человека отсутствуют вкус, культура, музыкальный слух, наконец. Так и с чудесами…» – «Помолчи! – жуя, обрывала его Ангелина. – И подумай, почему время наше есть время греха и соблазна. А не можешь понять – я скажу. Потому что Господь отвернулся от нас…» Теперь уже «Козлик» с багровыми пятнами на татарском лице возвышал дрожащий голос против двусмысленной постановки проблемы греха и кстати напоминал супруге, что апостол Павел запретил женщинам проповедовать. «Но только в хра… а… а…» Портвейн фонтаном.

Мерзкая сцена. Прямо на пол. Людмила Донатовна, оскорблено поджав губы, принесла тряпку. Ангелина утерла рот и хрипло сказала: «Извини, дорогая. Что-то с желудком». Христос, портвейн, чудеса, блевотина, ляжки нараспашку для козликов, козлов и козлищ, Богородица, вранье, похоть, опять Христос, дай сигаретку, духовный отец не благословил, говно куришь, Бердяев не православен, Церковь – самообновляющаяся монада, Россия на кресте, тайная ненависть Ватикана, крымский портвейн – подарок судьбы, я в зеркале не отражаюсь (стихи), я с ним спала и не скрываю, сука, заткнись, Христос простил блудницу, творчество – грех, у меня свои отношения с Богом, блаженны нищие духом, не нажирайся, нашу Сонечку крестил митрополит, чудный человек, дар прозорливости и любви, дай Господь счастья, помолимся, ноги не держат, нализался скотина, Р-р-русь свя-я-а-а-та-а-я!