Там, где престол сатаны. Том 1

Далеко позади остались поле, холм и могила. Сергей Павлович брел по сумрачному, почти сплошь еловому лесу с кое-где встречающимися молодыми осинками и уже обдумывал обратный путь. Пора. Ему казалось, что, взяв правее, часа через два быстрого хода он выйдет из большого леса к малому и окажется рядом с «Ключами». Изредка проглядывающее сквозь облака солнце поначалу должно быть при этом от него слева, но затем – поскольку Сергей Павлович все более будет удаляться в сторону востока, а светило – скатываться на запад, вслед за осенним сумраком покрывая землю тяжелой ночью, – точно позади, посылая прощальные лучи ему в затылок. Разумеется, можно было круто повернуться и отправиться назад только что пройденным путем. Однако Сергею Павловичу – особенно в последний час его путешествия – приходилось так часто сворачивать, обходить топкие места, непролазный кустарник, залитые водой овраги, что его следы напоминали заячий поскок: то влево, то вправо, то назад, то вперед. Вряд ли он смог бы придерживаться их с необходимой точностью. Кроме того, в подобном возвращении несомненно крылось нечто паническое. Испорченный городской цивилизацией человек стремится унести ноги из первобытного леса, где царствует Жизнь в образе вековых елей, умирающей в ожидании весеннего рождения травы и плотного слоя покрывшей выстывающую землю хвои. Сказав себе твердое «нет», Сергей Павлович на ходу застегнул ворот куртки и прибавил шаг.

Забирая вправо, он вышел на едва заметную тропинку, петлявшую среди зарослей папоротника, кустарника и юных осинок. Решив положиться на нее, он вскоре очутился возле неглубокого оврага, на дне которого стояла мелкая вода. Серое небо, отражаясь в ней, казалось совсем темным. За оврагом лежало поле, за ним снова начинался лес, теперь уже смешанный, сырой и густой. Желал одиночества – получай полной мерой. Хотел узнать, кто ты, – узнавай, пока есть еще время, пока не сгустились сумерки и пока не закричала над головой птица ночи – сова. Задай себе последние вопросы, от которых дрожит жалкая плоть и трепещет слабая душа. Он шел быстро, продираясь сквозь кустарник и защищая руками лицо от хлестких ударов уже почти голых ветвей. Изредка он поднимал голову и взглядывал на небо. Серые облака наливались чернотой, темнели. Скрытое ими, уже давно не показывалось солнце, и Сергей Павлович теперь только пожимал плечами, сам себе отвечая на вопрос, приближается ли он все-таки к «Ключам» или уходит совсем в другую сторону. В нем появилась неуверенность. Поймав себя на ней, он впервые подумал, что, кажется, заблудился. Как раз в эту минуту он вышел на просеку с высокими мачтами высоковольтной линии. Поколебавшись, Сергей Павлович двинулся по краю просеки направо, хлюпая сапогами по лужам, обходя подозрительные места, спотыкаясь на кочках, проваливаясь в колдобины и бранясь.

Крой, никто не слышит. Один. Одиночество. Тишина. Он заорал, надсаживаясь: «Э-э-э-э-й! Душа живая, отзовись!» Ничья душа не отозвалась на его вопль. Заблудился. Моя жизнь как блуждание и блуд. Куда ведет эта дорога? В никуда. Еще точнее: в абсолютное ничто. Можно было бы, наверное, сказать – в ад, ибо ад (если он есть) вряд ли похож на застенок с хрестоматийным арсеналом пыток: огнем, расплавленным железом и крючьями, на которых корчатся и вопят подвешенные за срамные уды развратники обоих полов. (Слева – Макарцев, справа – Людмила Донатовна, а где-нибудь между ними и для меня найдется крючочек.) Кипящая смола – произведение ограниченного человеческого воображения. Газовая камера Освенцима – если поместить ее в один ряд со смолой, крючьями и огнем – в несколько большей степени соответствует идее преисподней. Дитя Освенцима, умудренное опытом утраты всех, кто его любил; дитя, каждой клеточкой своего тела безропотно принявшее безжалостную весть о том, что никто не придет ему на помощь; состарившееся и отчаявшееся дитя – вот образ, приближающий нас к истинному представлению об адских муках. Ад есть невыразимая тоска и беззвучный непрестанный вой.

Но я ли не вою день и ночь по открывшейся мне всеобщей бессмыслице моей жизни? По задушенной любви? И по иссохнувшей надежде?

Серое небо, лес по обе стороны просеки, мачты высоковольтной линии – все покрывалось густеющей сумеречной дымкой. Сергей Павлович оглянулся – там, позади, нависшее над лесом небо темнело грозно и холодно. Вдруг совсем близко хрустнул под чьими-то шагами валежник. Сергей Павлович крикнул: «Кто здесь?!» Никто ему не ответил, и он повторил: «Есть кто-нибудь?!» – «Есть… есть… не ори», – отозвался, наконец, негромкий сиплый голос. Минуту спустя перед Сергеем Павловичем стоял высокий чернобородый мужик в красной лыжной шапочке и ватнике. Топор был за поясом у него.

– Как хорошо, что я вас встретил, – улыбаясь, быстро заговорил Сергей Павлович. – Повезло! А я уж решил: не миновать мне в лесу ночевать.

Молчал повстречавшийся ему человек – молчал и пристально и мрачно на него глядел.