Там, где престол сатаны. Том 1

В итоге их стол – во всяком случае, с учетом обстоятельств места и времени – удался на славу: вино сладкое и вино горькое (оно же красное и белое), конфеты, о которых народ вспоминал с любовью, и ловко вскрытая Зиновием Германовичем банка шпротов (вторая и последняя).

– Картинка из «Книги о вкусной и здоровой пище», – сказал Сергей Павлович. – Бесповоротная победа социализма в отдельно взятой стране. Ваш тост, Зина!

– А почему Зина? – утомленно спросила несравненная Алла. – Такой видный мужчина – и Зина. Я, пожалуй, выпью водки.

Сергей Павлович объяснил ей, что Зиной имеет право называть Цимбаларя только тот, кто его преданно любит; Зиновий Германович со своей стороны безусловно одобрил сделанный ею выбор между портвейном (увы! не крымский, а всего лишь азербайджанский) и превосходной «Столичной», затем налил Ане вина и поднял стакан за здоровье и счастье прекрасных дам. Выпили все до дна; только Аня чуть пригубила и в ответ на шумные протесты Зиновия Германовича накрыла свой стакан узкой ладошкой с колечком на безымянном пальце.

– Я не люблю, – не поднимая глаз, тихо сказала она теперь уже Сергею Павловичу, пытавшемуся ей внушить, что в таком заведении как «Ключи» на трезвую голову можно запросто свихнуться.

– Воля ваша… красавица, – и секундной паузой, и насмешкой выделив последнее слово, проговорил Сергей Павлович и тут же обругал себя скотиной: так мучительно, едва не до слез покраснела Аня.

По счастью, вмешалась Алла, попросившая у Сергея Павловича папиросу.

– Тыщу лет не курила «Беломора»! – объявила она и, сложив губы трубочкой, шаловливо пустила струю табачного дыма прямо в глаза Зиновия Германовича, в глубине которых уже зажглись желтые хищные огоньки.

Цимбаларь моргнул, огоньки вспыхнули ярче, и он безмолвно положил ладонь ей на колено.

– Зина! – предостерегающе-маняще протянула несравненная.

Поколебавшись, рука Зиновия Германовича скользнула чуть выше и замерла в ожидании. Голый череп его страстно блестел.

– Перестройка раскрепостила советского человека, – заметил Сергей Павлович, чувствуя, что слова начинают сопротивляться ему.

Скверный знак. Грядет отупение, опьянение, отравление.

«Буду, как папа, – подумал он. – Пьян каждый день, очень часто – с утра. С утра поддал – весь день свободен. Мудро. Яблоко от яблони, сын в отца. Большая наследственная удача. И она, – впервые за весь вечер позволил он себе слабость воспоминания, – сама пила, а мной закусывала. Три года счастья. Мне приснилось. Сон, перешедший в кошмар. Любовь, перешедшая в ненависть. Но разве я ее ненавижу?»

– Вы ведь советский человек, Зиновий Германович? – продолжил он, успешно (так, по крайней мере, ему представлялось) преодолевая внезапно возникшие трудности произношения. – Не следует смеяться! – погрозил он налившимся тяжестью пальцем усмехнувшейся Ане. – Я о серьезном… У меня сосед – отвратительнейший. Кличка – «Шакал». Я ему прилепил, и в самую точку. То есть, собственно, не у меня, а у папы моего дорогого, у которого я состою приживалом… У меня, граждане и гражданки, ни кола ни двора, и это сущая правда, а не какая-нибудь мерзкая двусмысленность. А сосед… Он смотрит по своему «видику» грошовое кино, которое крутил сто двадцать пять раз, и предупреждает жену: «Сейчас будет психологический момент». – Слова: «предупреждает» и особенно «психологический» дались Сергею Павловичу с неимоверным трудом, и он подозрительно покосился на Аню: не смеется ли она опять над ним. Но лицо ее было печально. – Объявляю: сейчас наступил психологический момент! Раскрепощенный советский человек может превратиться в шакала… волка… Один наш доктор, приехав с вызова, сообщил: волки с перепугу скушали друг друга… означает семейную драку с поножовщиной… Все это невыразимо гадко. Гадко! – покачав головой, в которой во всю мочь уже трудился отбойный молоток, повторил он. – Но другу нашему… как титану тела и духа… выпал лучший и счастливейший жребий. Вы, Зина, не волк по крови своей… вы – фавн наших бескрайних лесов. И я… я тоже был фавном, и у меня была красавица-нимфа… с тяжеловатым, правда, задом… Нимфа попала в вытрезвитель, а я вышел в тираж. Вам, несравненная, – обратился Сергей Павлович к Алле, прильнувшей к плечу Зиновия Германовича и предоставившей полную свободу путешествиям его руки, – неслыханно повезло! Вас похитил фавн-чемпион. Чресла его полны юной силы…

Тут он умолк, заметив обращенный к нему умоляющий взгляд Зиновия Германовича.

Освободить площадку. Время слов миновало. На кремлевских курантах пробил час дела. Час дела настал… и так далее, в духе Макарцева. Фавн изнемогает от похоти. Ржет и бьет копытом. Пожилая нимфа течет любовным соком.

Совершив над собой усилие, Сергей Павлович поднялся.

– Здоровью русскому полезен свежий воздух. Удобства во дворе. При свете звезд, так сказать. И вам, Анна, простите, не знаю, как по батюшке…

Она молчала.