Там, где дует сирокко

– Мой наглотался пилюль, – при этих словах Рамадия сочувственно поморщилась, – теперь вот тоже захотел покурить.

– Сигареты лежат где обычно, – рукой с зажжённой сигаретой Рамадия махнула в сторону зала, – но попробуй-ка предложить ему и кеф. Может, его отпустит.

Кстати, хорошая мысль.

– Я ещё апельсиновой воды глотну, – небрежно бросила Замиль и добавила всё тем же равнодушно-усталым голосом: – Меня тут ждал ещё один человек. Одетый как рабочий, джинсы, рубашка, говорит с мавританским выговором. Его зовут Салах. Ты не видела?

При этих словах брови Рамадии, тонкие и изящные, как у всех, с кем работал их косметолог, взлетели вверх. Она посмотрела на Замиль, как будто хотела что-то сказать, но передумала, сбила пепел с сигареты прямо на пол (Балькис будет в ярости) и снова затянулась. Замиль ждала.

– Я знаю, о ком ты, – сказала, наконец, та, – и, судя по тому, что тут болтают, я бы не очень советовала тебе его искать.

Замиль молчала, вопросительно глядя на неё.

– Он в кофейной комнате, – сказала Рамадия, – попросил чайничек и два стаканчика. Мне иногда кажется, что чай для таких важнее, чем секс.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Замиль и двинулась в сторону «кофейной», стараясь, однако, не бежать, потому повернулась к Рамадии ещё раз.

– Там пылесос возле туалета, лучше убери пепел, – предупредила она, – все же знают, кто станет курить здесь обычные сигареты.

Рамадия кивнула и опять поднесла сигарету к губам.

«Кофейной» называлась небольшая комната, отведённая для тех гостей, которые любили выпить чашечку-другую и затянуться шишей перед главным или после. Если он ждет её там, значит, она, наверное, пуста, и…

Отдёрнув завесу, Замиль шагнула внутрь. Ковёр и сиденья, пара одноногих столиков, на которые ставили шишу, окно, через которое на её разгорячённое тело полилась ночная прохлада. И он, этот мавританец, сидящий со скрещёнными ногами возле чайничка и переливающий чай из одного стаканчика в другой.

Она замерла на входе, потом прочистила горло, вспоминая, как произносятся слова на хассания.

– Салам, – сказала она, – я Замиль. Это я должна говорить с тобой.

Глава шестая

О, дыхание Юга, горячим языком лижущее скалы Острова! Что тебе до того, высятся ли здесь церкви или минареты, бурлит ли на улицах смрадное безумие Беззаконных земель или звучат проповеди имамов? Когда хамсин, который назрани называют сирокко, неистово дует третий день подряд, ты чувствуешь в воздухе этот запах, запах пустыни – её жары, туманящей разум не хуже затяжки кефом и звонкого ночного холода под яростным сиянием звёзд. Пустыни, куда твои предки пришли многие столетия назад и которую сделали своим домом.

Пустыня жестока и всегда была такой, но она неизменно честна. И черный самум, способный за считанные минуты выпить всю влагу из тела, и скорпион, притаившийся в укромной тени – всё это опасности честные, с которыми известно, как бороться. Честным был и враг, которого ты мог там встретить – враг, сжимавший в руке сначала меч, потом мушкет, а потом и автомат. Убив его, ты читаешь над телом поверженного суру Ясин, вверяя Аллаху его бессмертную душу, но знаешь и что, когда падёшь ты, кто-то так же прочитает эту суру над тобой. Слово Пророка, принесённое неисчислимые века назад из Аравии, не даёт тебе заблудиться. Ибо чёрное есть чёрное, а белое есть белое, так было и будет всегда.

Когда же и как всё изменилось? Когда, словно гром с ясного неба, над пустынными посёлками прогремело имя Махди? Когда добрым мусульманам сказали, что в новом мчащемся к гибели мире Кур’ан более не является единственной опорой, ибо некогда среди них, в обычной бедуинской семье родился Он, Тот, Кого Избрал Всеблагой, чтобы в последний раз донести Свою волю обезумевшему человечеству?

Как же ясно он помнил тот день, когда махдисты (про Орден Верных ещё не слышали) въехали в Тиджикжу. С их бронированных автомобилей гремели мегафоны, повторяя фразы то на фусха, то на хассания – они созывали всех правоверных на площадь перед старой мечетью. Над некоторыми из машин грозно реяли символы новой веры – жёлто-зелёные знамёна с чёрным полукругом восходящего солнца.

И Салах, ещё подросток, прибежал домой и застал там взволнованных родителей. Отец сказал, что в Нуакшоте сменилась власть, и по всей стране люди с чёрными знаками на одежде врываются в администрации и даже мечети, объявляя начало новой эры. «Этому миру конец», – бормотал он. Но тогда Салах ещё не понимал, что их всех ждёт.

А сейчас он понимает? Салах мерил вечерние улицы неровным шагом, не замечая их тёмного смрада. Рядом продавали и курили кеф, сновали сутенёры, клянчили деньги и просто возвращались, как и он, после каких-то вечерних дел в свой дом. Фонари здесь светили через один, и он постоянно переходил из размытого света в дрожащую тень.