Там, где белеют палатки юннатов

Рано утром, когда над рекой еще плыли клубы тумана, мы не торопясь пили утренний чай с медом. Нужно было переждать, когда высохнет роса, чтобы идти на экскурсию в лес. Хозяйка доила коров. Около крыльца бродили куры.

С сухой вершины лиственницы раздался громкий стук большого дятла-желны. Все куры и петух бросились бежать к дереву, словно им кто крикнул: «цып-цып-цып». С пихты градом сыпалась сухая кора из-под клюва желны, а вместе с ней падала и часть короедов и их личинок. Курицы жадно склевывали их. Это был замечательный пример односторонней бессознательной взаимопомощи у птиц.

Наконец, солнце согнало росу, и мы отправились в лес на весь день. Пихтач, березняк и осинник были так густы, что под их пологом почти не было травы. Перистые папоротники, мхи и лишайники заменили здесь травяной покров. Почва была совсем сырая. Пахло грибами. Длинные седые нити лишайников, как лианы, опускались вниз с сухих ветвей деревьев.

Но вот показался просвет. Через лес к Томи пробивалась маленькая извилистая речушка. Ее берега заросли черемухой, тальником и травами. Местами ветви прибрежных кустов совсем смыкались, и речка невидимо журчала где-то, как в трубе или в туннеле.

На берегу среди небольшой полянки на цветке зонтичного растения раскачивалась овсянка-дубровник с темно-коричневой головкой и ярко-желтой грудкой. Дубровник прилетает в Западную Сибирь одной из самых последних перелетных птиц, в конце мая, а улетает эта птичка одной из первых. Здесь она живет всего около двух месяцев. Птенцы у дубровника растут так быстро, как ни у одной другой птички. Дубровник замечателен еще и тем, что улетает от нас на зиму не на юг, а на восток.

Пропев свою громкую несложную песенку, дубровник перелетел на другую сторону речки и стал распевать где-то недалеко за кустами. Я с трудом перебрался через речку и добыл дубровника для нашей коллекции.

В полдень было душно и жарко. Мы стали искать место для отдыха. Устроились под колючей бояркой, очистив землю от иголок.

Но только разлеглись в прохладной тени, как увидели жуткую картину. От благодушного настроения не осталось и следа. Прямо над нашими головами корчился крошечный птенчик. Он был наколот на иглы боярки. Какое зверство! Кому пришла в голову такая жестокая забава?

Борис бережно освободил птенчика.

Здесь же рядом на длинную иглу был насажен большой навозный жук. Еще дальше наколота мышка.

Объясняется эта жестокость совсем просто: здесь кладовая большого серого сорокопута… Вот и сам хозяин. Птичка, размером немного крупнее воробья, уселась на вершину соседнего куста. В ее черном крепком клюве большой зеленый кузнечик. Сорокопут слетает на сучок боярки и с размаху накалывает кузнечика на первую попавшуюся иглу.

Так сорокопут делает запасы: «консервирует» свою добычу на иголках боярышника. Она не портится за долгий жаркий летний день. Потом, когда маленький хищник проголодается, он по кусочкам съест свою еще свежую добычу.

Вскоре мы вышли к реке Томи. Среди кустов тальника на лугу трава была не скошена. Там растут желтые лилии, синие колокольчики и голубые незабудки.

На трех стеблях пырея раскачивается круглое гнездышко, но оно не птичье. Это гнездо свито одним из самых маленьких наших грызунов мышкой-малюткой.

Неожиданно она выглянула из гнезда и опять спряталась. Поймать ее ничего не стоит. Эта мышка не кусается, как другие мыши. Ее можно взять в руки и она ведет себя словно белая лабораторная мышь, тысячи поколений которой выведены в неволе.

Свое гнездышко-шарик мышь-малютка вьет на некоторой высоте от земли. Укрепляется оно на нескольких стеблях. Строит его мышка так же, как и птица. Она вертится на одном месте, вплетая в стенки все новые и новые травинки. Такое гнездо «на втором этаже» не скоро найдут обычные враги.

Однако на зиму зверек все же уходит в норы под землю или в стога сена.

Берег к Томи опускался невысоким обрывом. Множество береговых ласточек носилось в воздухе. В обрыве были сотни ласточкиных норок-гнездышек. Глядя на них, мне припомнился случай, который несколько лет тому назад пришлось наблюдать в этих же горах. Я рассказал о нем своим спутникам Васе и Боре.

Это было в верховьях Кондомы — левого притока Томи. Мы обследовали тогда знаменитые участки, заросшие липой, которая осталась здесь с тех времен, когда в Сибири был более теплый, влажный климат и росли широколиственные леса.

Я возвращался на стан по берегу речки в тихий летний вечер. Солнце низко опустилось над лесом. В высоком обрыве берега гнездились в норках сотни береговых ласточек. Они то и дело влетали в них кормить птенцов. Мне захотелось узнать, сколько раз в час ласточки приносят корм в гнездо.

Расположившись под развесистой елью, я достал часы, карандаш, выбрал пять соседних норок и стал записывать прилеты птичек. Оказалось, что ласточки приносят корм через минуту и даже чаще. Пришлось ограничиться тремя норками, чтобы не спутаться. Меня удивила прожорливость птенцов и работоспособность птичек. Увлекшись наблюдением, я ничего больше не замечал.