Там, где ангелам нет места

Они принимали новые нормативно-правовые акты целыми стопками. Поправки в законы, новые распоряжения, постановления и сами законы выходили как из конвейера. Комитет по юридической переработке действовал практически без отдыху всегда захламлялся тоннами бумаги. Но вся суть бумажек сводилась к одной линии – беспрецедентное укрепление позиций Корпораций и общественных движений, над которыми властвовал Культ Конституции. Государство превращалось в обычную площадку по обслуживанию интересов всех сторон. В очень слабую и ничтожную площадку, что Корпорации и Культ порой брали управление на местах в свои руки, диктуя беспомощной власти необходимый порядок действий, выгодный только Бог знает кому.

Эрнест продолжал стоять у окна комнаты и всматриваться в дождь. В руках он держит кружку чая, над которой парили клубы дыма. Левую руку мужчина убрал в карман чёрных официальных брюк. На светло-голубой рубашке стояло несколько тёмных пятен. Они образовались, когда всё-таки чай пересекал черту и падал гроздями капель на ткань.

Мужчина старался не выходить за пределы гостиницы, в которой Корпорация селила своих представителей, ибо за её порогом начинался ад для депутата. Эрнест не мог стерпеть всего того, что творилось за дверьми, его душу и нутро просто выворачивало при виде «Вестников Свободы», которые здесь в переизбытке.

Внезапно дверь скрипнула, и мужчина обернулся, мельком вновь приняв черты одноместного номера.

На пороге стояла девушка невысокого роста, с глазами цвета топаза, прекрасно вписывающиеся в утончённое лицо. Выравненные тёмные волосы аккуратно уходили за спину. Теперь на даме был не строгий костюм, а прекрасное вечернее алое платье. В руках у девушки расположилась небольшая папка.

– Эбигейл, – в голосе Эрнеста проскользнули нотки радостного ликования, – не стой в дверях.

Девушка поспешила пройти. За последние дни общения она заметила изменения в характере своего напарника. На его губах стала чаще появляться улыбка, во взгляде пропали оттенки скорби и голос перестал быть подавленным. Парень, который не отличался праздностью, теперь иногда шутил и стал вообще улыбаться. Наедине он часто говорит, что ненавидит этот проклятый город, но всё же прошлая мрачность стала постепенно отступать.

Эбигейл прошла к единственному креслу в углу и устроилась в нём. Она аккуратно присела в роскошную мебель и тут мужчина слегка усмехнулся:

– А это кресло тебе подходит.

Глаза девушки бросились разглядывать расцветку мебели, и тут она поняла, что кресло, и её платье – насыщенного алого цвета. Губы гостью слегка шевельнулись, разойдясь в улыбке.

Эрнест присел на кровати, заправленной белыми покрывалами, и уставился на девушку.

– Как ты? – спросила Эбигейл. – Мне показалось, что на сегодняшнем заседании тебе стало нехорошо.

– Тебе не показалось. – С тяжестью последовал ответ. – Я не мог слушать, как инициатива от парламентского «комитета секс-просвещения» нашла отклики. Даже не думал, что теперь собираются «просвещать» детей с младенческого возраста. Та сволочь, которая выступала, это всё аргументировала «Свободой» и необходимостью раннего просвещения.

– Успокойся. Они и до этого делали подобное. Теперь решили к этому напечатать закон.

– А феминистки его и ещё и поддержали. Сказали, что это «повысит шанс на воспитание не-секстсткой личности».

– Эрнест, – на выдохе заговорила девушка, – я тебя понимаю. Первые дни мне тоже было тяжело, но к этому надо привыкнуть. Заседания только набирают оборот, и дальше будет хуже. Наше дело – обеспечение интересов Корпорации.

– Не знаю, как детей могут этому учить.

– Их давно этому учат, – обрывистым слегка грубоватым голосом зазвучали слова девушки, – пойми, Эрнест. Эти законы и правила существуют давно. Многие из них просто копируют друг друга. Но отличий фактических нет.

– Почему тогда старые законы не отменят? При работе в Восточной Бюрократии мы пользовались только указаниями «Узлов». Их тысячи, но не один не противоречит другому.

– Какой ты наивный, – игриво бросила девушка. – Если хоть один закон, затрагивающий любой из принципов той «Свободы» попытаются отменить, то тут же, поднимутся десятки тысяч сообществ и движений и начнут такой вой. Эрнест, это будет страшный сон.

– Понятно.

– Ты должен постигнуть. Государство со всеми его органами власти – слабо и ничтожно. Как только ты поймёшь это, тебе станет проще.

– Эбигейл, я жил и работал последний год в Восточной Бюрократии. Наверное, это один из последних районов, где всё ещё власть что-то может сделать.

– Я была везде и знаю точно. Восточная Бюрократия последний такой регион… точнее кажется таковым. Все остальные сдались перед напором тех, кого ты больше всего ненавидишь и даже Восточная Бюрократия, несмотря на видимость, уже порабощена ими.

Эрнест призадумался. Пространство вокруг него сжимали стены, выкрашенные в серый безликий цвет. Обычная для гостиниц мебель: шкаф, стулья и стол отличались своей роскошью, но всё это выглядело отвратительным, ибо за то, чтобы жить в достатке мужчина заплатил собственными идеями.