Талтос

— Убирайся-ка ты отсюда, чтобы я могла покурить спокойно, ладно? — попросила Роуан, рассмеявшись. — А затем мы разбудим Майкла. У меня осталось еще полтора часа до самолета.

— Роуан, я… я все еще сожалею о том, что совершила с ним это. Я не раскаиваюсь в этом только из-за ребенка.

— Как не могу сожалеть и я, — ответила Роуан. — Если все обернется так, что у Майкла родится собственный ребенок и мать позволит ему любить его, ладно, может быть, я найду в себе силы с годами простить ему все. Только помни, Иезавель, я все еще его жена. Ты получишь изумруд и ребенка. Но Майкл все еще мой.

— Понятно, — сказала Мона. — Вы мне и в самом деле нравитесь, Роуан. Правда, я действительно люблю вас. Кроме того, мы двоюродные сестры, и мы Мэйфейры. Если бы я не была в положении, заставила бы вас взять меня с собой, ради вас, Юрия и всех прочих.

— И как бы ты заставила взять тебя, Мона?

— Разве это не ваши слова? Вы располагаете тайным оружием.

Они поглядели друг на друга, и Роуан медленно кивнула и улыбнулась.

7

Холм был грязный и замерзший, но Марклину, который взбирался по этому скользкому склону как зимой, так и летом, всегда доставляло удовольствие стоять на вершине холма Вериолл рядом со Священным терновником и смотреть вниз, на причудливый и живописный городок Гластонбери[12]. Сельская дорога, всегда, даже зимой, окруженная зеленью, теперь, весной, приобрела особенно яркую окраску.

Марклину было двадцать три. Светловолосый, с бледно-голубыми глазами и с очень белой, тонкой и чистой кожей, он быстро замерзал. На нем был дождевик с шерстяной подстежкой, пара летних перчаток и маленькая шерстяная шапочка, плотно облегавшая волосы и позволявшая ему сохранить тепло, чего никак нельзя было ожидать от такого незначительного по размеру предмета одежды.

Ему было восемнадцать, когда Стюарт перевез их сюда, — он и Томми оба были старательными студентами, влюбленными в Оксфорд, в Стюарта, и ловили каждое слово, сказанное им

В течение всего времени, проведенного в Оксфорде, они часто посещали это место. Они сняли маленькие уютные комнатки в гостинице «Джордж и Пилигримы» и часто прогуливались по Хай-стрит, досконально исследуя книжные лавки и склады, торговавшие хрусталем и картами Таро, перешептываясь друг с другом о результатах своих интенсивных исследований, рассказывая о своем проницательном научном подходе к вопросам, которые все остальные считали чисто мифологическими. Местные правоверные обитатели, которых называли то хиппи прошлых лет, то фанатиками Нового Века, то богемой и художниками, которых всегда привлекали очарование и безмятежность этого места, их не интересовали.

Они стремились разгадывать прошлое — быстро, используя все средства, бывшие в их распоряжении. И Стюарт, их руководитель в изучении древних языков, был их жрецом, их магической связью с истинным святилищем — библиотекой и архивами Таламаски.

В прошлом году, после открытия Тессы, именно на скалистой вершине холма Гластонбери Стюарт сказал им: «В вас двоих я нашел все, что когда-либо искал в ученом, в ученике или последователе. Вы первые, кому я действительно хочу передать все, что знаю сам».

Эти слова Марклин воспринял как высшую честь — как нечто большее, чем любая награда, заслуженная им в Итоне, или Оксфорде, или во всем мире, куда позже увлекала его жажда к познанию.

То был величайший момент, более значительный для него, чем прием в орден. И теперь, оглядываясь на прошлое, он понимал, что членство в ордене имело для него ценность только потому, что для Стюарта это означало все. Стюарт прожил всю жизнь как член Таламаски и, как он часто заявлял, вскоре должен умереть в ее стенах. Стюарту теперь было восемьдесят семь, и, возможно, он был одним из старейших активно работающих членов Таламаски, если можно было называть обучение языкам активной деятельностью в Таламаске; это была самая сильная страсть Стюарта после его выхода в отставку. Его упоминания о близкой смерти никогда не приобретали ни романтического, ни мелодраматического оттенка. И ничто, собственно говоря, не изменилось в отношении Стюарта к тому, что ожидало его впереди.

— Человек моего возраста, сохранивший ясность ума? Если он не проявляет смелость перед лицом смерти, если он не любознателен, не жаждет узнать, что случится в будущем, — про такого можно сказать, что он зря прожил жизнь. Он попросту дурак.

Даже открытие Тессы не заразило Стюарта отчаянным желанием продлить жизнь, оставшуюся ему напоследок. Его преданность Тессе, его вера в нее охраняла его от всех мелочных забот. Марклин больше опасался смерти Стюарта, чем сам Стюарт. И теперь Марклин осознавал, что придавал чрезмерное значение его неотвратимо близкой смерти. Утратить Стюарта после смерти — вещь неизбежная, но потерять его до этого — совершенно немыслимо.