Талтос

— Ну, я это сделал потому, что тот человек был продажен и лжив. А в Таламаске не может быть продажности, не рождающей опасности. И он знал, что я собой представляю. Он думал, что я — Лэшер. Он воззвал к старшинам, когда я стал угрожать его жизни. Ни один преданный член ордена не стал бы упоминать о старшинах при постороннем и говорить то, что говорил он.

— И ты его убил.

— Собственными руками, как всегда. Это произошло быстро. Он не слишком страдал, и я там видел многих других. Но никто из них не знал, кто я. Так что тут можно сказать? Продажность почти на самой верхушке, возможно даже именно там, но знание не расползлось на все уровни. А если и просочилось, то в каком-то запутанном виде. Они не узнают Талтоса, когда его видят, хотя это дает им отличную возможность изучить экземпляр.

— Экземпляр… — повторил Сэмюэль. — Я хочу вернуться в горную долину.

— Разве ты не хочешь помочь мне, чтобы твоя долина оставалась нетронутой, чтобы твои противные маленькие друзья могли танцевать и играть на волынках, убивать ничего не подозревающих людей и вываривать в котлах жир из их костей?

— Ты очень груб.

— Вот как? Ну, может быть.

— И что мы теперь будем делать?

— Я не знаю, каков следующий шаг. Если Юрий не вернется к утру, полагаю, нам придется переехать отсюда.

— Но мне нравится «Кларидж», — проворчал Сэмюэль.

Он опрокинулся на спину и, едва коснувшись головой подушки, закрыл глаза.

— Сэмюэль, освежи мою память, — попросил Эш.

— Насчет чего?

— Что такое силлогизм?

Сэмюэль засмеялся:

— Освежить память? Да ты никогда и не знал, что такое силлогизм. Что ты вообще знаешь о философии?

— Слишком много, — сказал Эш.

Он пытался сам вспомнить. Все люди — животные. Животные свирепы. Следовательно, все люди свирепы…

Эш ушел в спальню и улегся на кровать.

На мгновение он снова увидел ту ведьму с прекрасными волосами, возлюбленную Юрия. Он представил себе, как ее обнаженные груди нежно прижимаются к его лицу, а ее волосы при этом накрывают их обоих, как некая роскошная мантия.

А потом он вдруг заснул. И ему снилось, что он шел через музей кукол в его собственном здании. Мраморные плитки только что отполировали, и он мог видеть все оттенки цвета и то, как эти оттенки меняются в зависимости от того, какой цвет находится рядом с ними. И все куклы в стеклянных витринах запели — современные, древние, гротескные, прекрасные… Французские куклы танцевали, и подолы их маленьких платьев раздувались при этом колокольчиками, а круглые личики сияли радостью. Величественные куклы Бру, его королевы, его самые драгоценные королевы, пели высоким сопрано, и их картонные глаза блестели в люминесцентном свете. Эш никогда не слышал подобной музыки. Он был счастлив…

«Сделай кукол, которые умеют петь, — подумал он во сне. — Кукол, которые умеют петь по-настоящему… Не как те старые, плохие механические игрушки, но кукол с электронными голосами, которые будут петь вечно… А когда настанет конец света, эти куклы будут по-прежнему петь в руинах».

Глава 10

— Никаких сомнений, — сказала доктор Залтер. Она положила на край стола папку из манильской бумаги. — Только случилось это не шесть недель назад.

— Почему вы так говорите? — спросила Мона.

Она ненавидела эту маленькую смотровую комнату, потому что в ней не было окон. От этого Моне казалось, что она задыхается.

— Да ведь срок у вас уже почти три месяца, вот почему. — Доктор подошла к смотровому креслу. — Вот, хотите сами проверить? Дайте мне руку.

Мона позволила доктору взять ее за запястье и положить ладонь на ее собственный живот.

— Нажмите посильнее. Чувствуете? Это ваш малыш. Почему, как вы думаете, вы уже носите такую свободную одежду? Вам уже не вытерпеть ничего тугого вокруг талии, так ведь?

— Послушайте, эту одежду купила мне тетя. Она там и висела, ну, там много чего висело… — Что это было такое?.. Ах да, хлопок, что-то черное для похорон, нечто изящное, к чему прилагались черно-белые туфли на высоком каблуке, со шнуровкой… — У меня не может быть такого срока, — заявила Мона. — Это невозможно.

— Вернетесь домой — проверьте свои записи, Мона. Я не ошибаюсь.

Мона села и спрыгнула с кресла, расправила черную юбку и быстро надела изящные туфли. Их не нужно зашнуровывать или расшнуровывать, хотя если бы тетя Гиффорд увидела, как Мона всовывает вот таким образом ноги в столь дорогую обувь, она бы завизжала от ужаса.

— Ладно, мне надо идти. Меня ждут на похоронах.

— Это не тот несчастный, что женился на вашей кузине, тот, которого сбила машина?

— Да, тот самый несчастный. Послушайте, Аннелле. Можем мы сделать такой тест, который позволяет увидеть плод?

— Да, и он подтвердит то, что я вам говорю: у вас не меньше двенадцати недель. А теперь послушайте, вы должны принимать все те добавки и витамины, что я вам даю. Тринадцатилетнее тело не готово к родам.

— Ладно, я хочу сразу назначить время теста, чтобы мы могли посмотреть на него. — Мона двинулась к двери и уже взялась за ручку, но остановилась. — Хотя, если подумать… Лучше не надо.

— А в чем дело?

— Не знаю. Давайте оставим пока все так, как оно есть. Эти тесты уж очень пугают, да?