Талтос

Роуан коснулась головы куклы левой ладонью, и это вызвало в ней сильнейшие чувства. Они рождались из нежного звона сережек, позвякивавших о фарфоровую шейку. Волосы куклы были мягкими, хотя и ломкими, а швы парика стали заметны во многих местах.

Ах, но как же нравились Роуан эти крошечные пальчики! Ей нравились кружевные чулки и шелковые нижние юбки, очень старые, очень поблекшие, способные порваться от ее прикосновения…

Эш стоял очень тихо, глядя на Роуан сверху вниз. Его лицо было спокойным, почти раздражающе красивым, волосы с белыми прядями гладко зачесаны, ладони сложены домиком под подбородком… На Эше был костюм из белого шелка, очень свободный, модный, похоже итальянский — Роуан не могла сказать точно. Черная шелковая рубашка, белый галстук… Поистине некое декоративное подобие гангстера: высокий худощавый человек-загадка с огромными золотыми запонками в манжетах и в потрясающе красивых черно-белых ботинках с острыми носками.

— Что заставляет тебя чувствовать эта кукла? — спросил Эш наивным тоном, как будто ему и правда хотелось это знать.

— В ней есть некое целомудрие, — шепотом ответила Роуан, испугавшись, что ее голос может прозвучать громче, чем голос Эша.

Она вложила куклу в его руки.

— Целомудрие… — повторил Эш.

Он повернул куклу, посмотрел на нее и несколькими быстрыми естественными движениями привел в порядок ее волосы, поправил складки платья. А потом поднял куклу, нежно поцеловал и снова медленно опустил, чтобы посмотреть на нее сверху вниз.

— Целомудрие… — повторил он и поднял взгляд на Роуан. — Но что она заставляет тебя чувствовать?

— Грусть, — ответила Роуан и отвернулась, коснувшись ладонью витрины по соседству, глядя на немецкую куклу, бесконечно более естественную сидевшую в маленьком деревянном кресле.

«MEIN LEIBLING», — значилось на карточке. Эта кукла была далеко не такой декоративной и тщательно исполненной. Это была не кокетка, поражающая воображение, но и она была сияющей и так же совершенна, как Бру, только на свой лад.

— Грусть? — переспросил Эш.

— Грусть по той женственности, которую я потеряла или никогда не имела. Я не сожалею об этом, но чувствую именно грусть, грусть по чему-то такому, о чем, возможно, я мечтала в юности. Не знаю… — Роуан снова посмотрела на Эша. — Я больше не могу иметь детей. А мои дети были чудовищами. И они похоронены вместе под деревом…

Эш кивнул. Его лицо отчетливо выражало сочувствие, хотя он не произнес ни слова.

Было и многое другое, что хотелось сказать Роуан: она даже не подозревала, что в мире кукол возможна такая тонкая работа и такая красота, она не подозревала, что ей может быть так интересно смотреть на них, что они совершенно разные и обладают удивительно чистым и простым обаянием…

Но за всеми этими мыслями, пробегавшими в самой холодной части ее сердца, таилась другая: «Их красота — печальная красота, но почему, я не знаю… И твоя красота тоже такая».

Внезапно она почувствовала, что, если бы Эш поцеловал ее сейчас, если бы он был к этому склонен, она бы сдалась с легкостью, что ее любовь к Майклу не удержала бы ее, и она надеялась и молилась, чтобы у него не было такого намерения.

Она не стала медлить и допускать что-то в этом роде. Сложив руки на груди, Роуан прошла мимо Эша к другой, не исследованной еще части музея, где царствовали немецкие куклы. Это были смеющиеся и надувшиеся детки, милые маленькие девочки в хлопковых платьицах. Но Роуан уже ничего не видела. Она не переставая думала о том, что Эш где-то за ее спиной и наблюдает за ней. Она ощущала его взгляд, слышала тихий звук его дыхания.

Наконец Роуан оглянулась. Глаза Эша удивили ее. Они были переполнены чувствами, откровенно выражали внутренний конфликт и почти не старались скрыть это от Роуан.

«Если ты это сделаешь, — подумала Роуан, — ты навсегда потеряешь Майкла».

Она медленно опустила взгляд и неспешно пошла прочь.

— Волшебное место, — сказала она через плечо. — Но мне так хочется поговорить с тобой, услышать твою историю, что я вполне могу получше рассмотреть все это в другой раз.

— Конечно. Да и Майкл уже проснулся и, должно быть, даже позавтракал. Почему бы нам не подняться наверх? Я готов к пытке. Готов к странному наслаждению рассказа обо всем.

Роуан наблюдала за тем, как Эш возвращает большую французскую куклу в ее стеклянную витрину. И снова его тонкие пальцы быстрым, уверенным жестом поправили ей волосы и юбку. Потом Эш закрыл витрину и повернул в замке маленький золотой ключик, который тут же спрятал в карман.

— Вы оба мои друзья, — сказал он, поворачиваясь к Роуан, и нажал кнопку лифта. — Думаю, я вас обоих полюблю. А это опасно.

— Я не хочу, чтобы это оказалось опасным, — ответила Роуан. — Я подпала под твои чары, и мне не хочется, чтобы наше знание друг о друге могло ранить или разочаровать. Но скажи мне, в настоящий момент ты любишь нас обоих?

— О да, — кивнул Эш. — Иначе я на коленях молил бы позволить мне любить только тебя. — Его голос упал до шепота: — Я бы последовал за тобой на край земли.