Талтос

— Открою, — ответил Эш. — Но сейчас нам необходимо поспать. Всем нам. У меня уже глаза болят. А моя корпорация ждет сотен мелких заданий и указаний, которые могу дать только я. Вы поспите, а в Нью-Йорке я вам все расскажу. И вам станут известны все мои тайны — от самых мелких и невинных до самых дурных.

Глава 23

— Мона, просыпайся!

Мона услышала звуки топи еще до того, как увидела ее. Она услышала, как кричат лягушки, услышала звук воды вокруг — темной, стоячей и все же где-то движущейся, может быть, в какой-то ржавой трубе, а может быть, просто вдоль бортов чьей-то лодки. Они уже остановились. Должно быть, где-то здесь причал.

Сон снова был невероятно странным. Моне пришлось сдавать экзамены. Та, которая сдаст их успешно, будет править миром, так что Мона должна была ответить на каждый вопрос. Вопросы были из самых разных областей: математика, история, компьютер, который она так любила, акции и облигации, смысл жизни — это было самым трудным, ибо Мона чувствовала себя такой живой, что и не начинала еще размышлять об этом. Набрала ли она идеальные сто баллов? Будет ли она править миром?

— Проснись, Мона! — прошептала Мэри-Джейн.

Мэри-Джейн не могла видеть, что глаза Моны открыты. Мона сквозь стекло окна всматривалась в болото, в кривые, наклонившиеся деревья, явно больные, покрытые мхом, и в ползучие растения, опутавшие, как веревки, огромные старые кипарисы. Снаружи в свете луны среди сплошной неподвижной ряски она могла рассмотреть пятна воды, нижнюю часть кипарисов и множество опасных пик, торчавших вокруг, — это были останки старых деревьев. И черных существ, маленьких черных существ, мельтешивших в ночи. Это могли быть американские тараканы. Впрочем, о них думать не следует.

У Моны болела спина. А когда она попыталась сесть, то почувствовала тяжесть и боль везде, и ей снова захотелось молока. Они дважды останавливались, чтобы купить молока, а ей хотелось еще и еще. В холодильнике лежало множество коробок с молоком. Но лучше добраться до дома и тогда уже его выпить.

— Давай, милая, выходи и жди меня здесь, а я спрячу эту машину, чтобы никто не смог ее увидеть.

— Спрячешь эту машину? Такую огромную?

Мэри-Джейн открыла дверцу и помогла Моне выйти, а потом отступила назад, явно снова ужаснувшись при виде огромного живота, но стараясь никак это не показать. Свет изнутри машины упал на лицо Мэри-Джейн.

— Боже, Мона Мэйфейр, а вдруг ты умрешь?

Мона схватилась за запястье Мэри-Джейн, когда поднималась, ее ноги твердо встали на мягкую землю, усыпанную осколками белых ракушек, светившихся под ней. Они пошли к причалу, в темноту.

— Прекрати так говорить, Мэри-Джейн. Но я тебе оставлю кое-что, о чем тебе придется позаботиться, в случае если все-таки… — Мона попыталась поднять с пола машины сумку с покупками, но не смогла наклониться.

Мэри-Джейн зажгла фонарь. Она обернулась, и свет упал ей на лицо, придав ей призрачный вид. Фонарь осветил и древнюю хижину рядом, и несколько футов полуразрушенного причала, и волны мха, что свисали с мертвых ветвей над ней.

Боже, сколько же всяких существ летают тут в темноте!..

— Мона Мэйфейр, у тебя уже выпирают скулы! — сказала Мэри-Джейн. — Богом клянусь, я вижу сквозь кожу твои зубы!

— Хватит, ты уже с ума сходишь. Это все свет. Ты и сама выглядишь как привидение.

Мона чувствовала себя ужасно. Слабость, боль везде. Даже ступни болят.

— Да, но ты и сама не поверила бы собственным глазам, увидев, какого цвета у тебя кожа. Боже мой, тебя как будто искупали в молоке или магнезии!

— Я в порядке. Только не могу поднять это.

— Я возьму, а ты прислонись вон к тому дереву. Это то самое дерево, о котором я тебе говорила: кипарис, самый старый тут среди всех. Видишь, вот здесь был пруд, небольшой пруд. Знаешь, такой, где все могли учиться грести. Эй, возьми-ка фонарь, ручка у него не горячая.

— Выглядит он опасным. В вестернах всегда бросают такие фонари в какой-нибудь амбар, куда плохие ребята загнали главного героя. Он разбивается, и весь амбар сразу горит! Мне он не нравится.

— Ну, никто же тут не собирается такое делать, — крикнула Мэри-Джейн через плечо, вытаскивая из машины сумку за сумкой и складывая их на битые ракушки. — К тому же здесь и сена-то нет, а если бы и было, то было бы мокрым насквозь.

Передние фары машины светили в болото, далеко в бесконечный лес стволов, толстых и тонких, и на дикие сломанные карликовые пальмы, и на кривые бананы. Вода дышала, чуть вздымаясь и снова опадая, и испускала неприятный запах застоя и неподвижности.

— Бог мой, что за дикое место! — прошептала Мона, но почему-то ей все это нравилось.

Ей нравилась даже прохлада здешнего воздуха, неживого и мягкого, здесь не было ни малейшего ветерка — и все равно в воздухе ощущалось легкое движение — возможно, от воды.

Мэри-Джейн бросила на землю тяжелый ящик со льдом.

— Эй, слышь-ка, отойди в сторонку, а когда я разверну машину, как будто собираюсь ехать обратно, ты посмотри туда, куда будут светить фары, — увидишь Фонтевро!

Дверца хлопнула, шины заскрипели по гравию.