Талтос

— Милая, это глупо. Здесь глубины-то всего шесть футов! Мы измажемся в грязи, но уж никак не утонем.

— Я запросто и в шести футах утону, — возразила Мона. — А дом, Мэри-Джейн! Ты только посмотри на этот дом!

— А что с ним такое?

Мир вокруг милосердно прекратил раскачиваться и вращаться. Мона, наверное, до боли стискивала руку Мэри-Джейн. А теперь должна была отпустить ее. Мэри-Джейн обеими руками держала шест, и они уже удалялись от причала.

— Но, Мэри-Джейн, ты посмотри, Мэри-Джейн! — повторила Мона.

— Ну да, это он, милая, нам всего-то футов пятьдесят проплыть надо, ты только стой неподвижно, просто стой. Это большая, надежная пирога. Ничто ее не заставит перевернуться. Можешь опуститься на колени, если хочешь, или даже сесть, но я бы даже не советовала трудиться.

— Но дом, Мэри-Джейн, дом! Он же клонится вбок!

— Милая, да он так стоит уже пятьдесят лет.

— Я знала, что ты так скажешь. Но что, если он утонет, Мэри-Джейн?! Боже, я не могу на него смотреть! Это ужасно, когда что-то такое огромное вот так наклоняется! Это как будто…

Новая вспышка боли, короткая, но глубокая, многозначительная при всей ее краткости.

— А ты на него не смотри! — заявила Мэри-Джейн. — Ты можешь мне не поверить, но я сама, лично, с помощью компаса и всего такого измерила угол наклона, и он меньше пяти градусов. Просто все эти колонны создают зрительную вертикаль, вот и кажется, что он вот-вот рухнет.

Она подняла шест, и плоскодонная лодка понеслась вперед по инерции. Сонная ночь сомкнулась вокруг них, шелестящая и мягкая, вьющиеся растения свисали с ветвей деревьев, которые выглядели так, словно тоже могли рухнуть.

Мэри-Джейн снова вонзила шест в болото и сильно оттолкнулась, заставляя лодку мчаться к огромной темной массе, нависшей над ними.

— О боже, это что, парадный вход?

— Ну да, дверь слетела с петель, если ты об этом, но мы туда и направляемся. Милая, я тебя подвезу прямо к внутренней лестнице. Мы привяжем лодку вон там, как всегда.

Они добрались до крыльца. Мона прижала ладони ко рту, хотя ей хотелось закрыть глаза, но она знала, что свалится в воду, если так сделает. Она смотрела прямо на путаницу вьющихся растений над ними. Везде, куда бы она ни бросила взгляд, Мона видела шипы. Должно быть, здесь когда-то росли розы, а может быть, и будут еще расти. А вон там, надо же, что-то цветет в темноте… Это глициния. Мона любила глицинию.

Почему бы этим большим колоннам не рухнуть прямо сейчас… Случалось ли ей когда-нибудь видеть такие широкие колонны? Боже, она и не думала, глядя на изображения этого дома, даже не думала, что он может быть такого размера, да, это было настоящее поместье в стиле греческого Возрождения. Но она на самом деле никогда и не знала тех, кто действительно жил здесь, по крайней мере тех, кто об этом помнил.

Резьба на потолке террасы сгнила, и огромная темная дыра разверзлась прямо над тем, что вполне могло бы быть гнездом гигантского питона или целого выводка тараканов. Может быть, тараканов едят лягушки? Лягушки все пели и пели, то был чудесный звук, сильный и громкий в сравнении с голосами садовых цикад.

— Мэри-Джейн, здесь ведь нет тараканов, а?

— Тараканы! Милая, здесь полно мокасиновых змей и болотных гадюк, а сейчас еще и уйма аллигаторов. Моя кошка ест тараканов.

Они вплыли в парадную дверь, и глазам открылся вестибюль, огромный, наполненный запахом отсыревшей штукатурки, клея от свисавших со стен обоев и, наверное, гниющего дерева. Колеблющаяся вода бросала зловещие блики на стены и потолок, по ней пробегала рябь, и от этого можно было одуреть.

Мона вдруг представила себе Офелию, плывущую вдаль по течению, с цветами в волосах…

Она бросила взгляд вперед. Сквозь большую дверь видна была разрушенная гостиная, и там, где свет танцевал на стенах, можно было рассмотреть мокрые остатки обивки, так потемневшие от воды, что цвета стали неразличимыми.

Маленькая лодка громко ударилась о лестницу. Мона схватилась за перила, уверенная, что они тут же рухнут. Но этого не случилось. И это было очень хорошо, потому что новый приступ боли пронесся изнутри и ударил в спину. Ей пришлось задержать дыхание.

— Мэри-Джейн, нам надо поспешить.

— Это ты мне говоришь? Мона Мэйфейр, я уже и без того напугана!

— Не надо бояться. Будь храброй. Морриган в тебе нуждается.

— Морриган!

Свет фонаря трепетал и добирался до высоких потолков второго этажа. Обои были расписаны маленькими букетами, поблекшими уже до того, что остались лишь их белые силуэты, светившиеся в темноте. Огромные дыры зияли в штукатурке, но сквозь них ничего не было видно.

— Стены здесь кирпичные, так что ни о чем не тревожься, все до единой стены, и внутренние, и внешние, из кирпича, как на Первой улице.

Мэри-Джейн уже привязывала лодку. Видимо, они причалили к чему-то надежному, и нужно было лишь сделать шаг. Мона цеплялась за перила, страшась выйти из маленькой лодки и боясь остаться в ней.

— Иди наверх, я принесу все барахло. Наверх и прямо в глубину. Поздоровайся с бабулей. Не беспокойся насчет обуви, у меня тут куча сухой. Я все принесу.