Талтос

— Да, абсолютно понимаю. Ты можешь в любой день схватить телефон, позвонить мне в Фонтевро и сказать: «Мэри-Джейн, ты мне нужна!» — и я тут же вскочу с места, поймаю попутку и моментально буду рядом с тобой!

— Да, вот именно, точно так, ты понимаешь, что я подразумевала, ты будешь знать все обо мне, а я буду знать все о тебе. Ничего радостнее и не придумать. Да, был и такой сон… Мы все танцевали. Такой большой костер должен был меня напугать. Но во сне я была свободна, абсолютно свободна. Я ни о чем не беспокоилась. Нам нужно новое яблоко. Те захватчики не изобрели смерть. Это нелепое предположение, но можно понять, почему все думают, что это так… Вроде как все зависит от точки зрения, и если у тебя нет четкого представления о времени, если ты не видишь базовую сущность времени, что, конечно, понимали кочевые народы и те, кто живет плодами земли, хотя, возможно, в тропическом раю и не возникает такой взаимосвязи с сезонами, потому что их там, по сути, нет… Игла, воткнутая в небеса. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— О чем ты говоришь?

— Будь внимательнее, Мэри-Джейн! И ты поймешь! В том сне именно так было: захватчики изобрели смерть. Но теперь я понимаю: то, что они изобрели, было убийством. А это совсем другое дело.

— Вон там полная ваза яблок, не хочешь одно?

— Да, но позже. Я хочу подняться в комнату Роуан.

— Нет, позволь мне доесть, — попросила Мэри-Джейн. — Не ходи туда без меня. На самом деле я вообще не знаю, вправе ли мы туда входить.

— Роуан возражать не станет, Майкл может возразить. Но знаешь… — произнесла Мона, подражая голосу Мэри-Джейн. — Это неважно, да?

Мэри-Джейн от смеха едва не свалилась со стула.

— Ты ужасный ребенок, — заявила она. — Ладно, пошли. Цыпленок в любом случае вкуснее, когда холодный.

«А мясо из моря было белым, мясо креветок, и рыб, и устриц, и мидий. Чисто-белое. Яйца чаек были прекрасны, потому что они совершенно белые снаружи, а когда ты их разбиваешь, открывается один-единственный золотой глаз, смотрящий на тебя, плывущий в чистейшей жидкости…»

— Мона?

Мона неподвижно стояла на пороге кладовой. Она закрыла глаза. И почувствовала, как Мэри-Джейн сжала ее руку.

— Нет, — со вздохом сказала Мона. — Опять исчезло.

Ее рука легла на живот. Мона растопырила пальцы над вздувшейся округлостью, чувствуя едва заметные движения внутри. Прекрасная Морриган. Волосы такие же рыжие, как у меня.

«А у тебя очень рыжие волосы, мама?»

— А ты меня не видишь?

«Я вижу тебя глазами Мэри-Джейн».

— Эй, Мона, принесу-ка я тебе стул!

— Нет-нет, все в порядке.

Мона открыла глаза. Чудесная волна энергии пронеслась по ее телу. Она раскинула руки и побежала, минуя проходную кладовку, столовую, и дальше по длинному коридору, а потом вверх по лестнице.

— Идем же! — крикнула она.

Бежать было так приятно! Это было то самое, чего ей не хватало с детства, и она даже не понимала этого, а просто бежала, бежала до самой Сент-Чарльз-авеню, так быстро, как только могла, раскинув руки… Бежать по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Бежать вокруг квартала лишь затем, чтобы проверить, сможешь ли ты это сделать без остановки, не ослабев, не упав…

Мэри-Джейн неслась следом за ней.

Дверь спальни была закрыта. Добрая старушка Роуан. Наверное, даже заперла…

Но нет. Когда Мона распахнула дверь, в спальне было темно. Она нащупала выключатель, и люстра над головой загорелась, проливая яркий свет на гладко застеленную кровать, туалетный стол, коробки…

— Чем это пахнет? — спросила Мэри-Джейн.

— Ты чувствуешь, да?

— Конечно.

— Это запах Лэшера.

— Ты серьезно?

— Да, — кивнула Мона. В спальне была целая гора коричневых картонных коробок. — На что он похож, этот запах, как по-твоему?

— Хм… Он приятный. Сразу думаешь об ирисках, или о шоколаде, или о корице… Ух! Откуда он идет? А знаешь что?

— Что? — спросила Мона, обходя гору коробок вокруг.

— В этой комнате умирали люди.

— Вот уж удивила! Да тебе кто угодно мог об этом рассказать.

— О чем именно? О Мэри-Бет Мэйфейр, о Дейрдре и о многом другом? Да, я все это слышала, когда Роуан лежала здесь больная, а Беатрис добивалась, чтобы мы с бабулей переехали в Новый Орлеан. Бабушка мне рассказывала. Но здесь умер кто-то еще, кто-то, от кого пахло вот так же… Но это другой запах, от другого человека. А третий запах — это запах самой смерти.

Мона стояла, застыв на месте, пытаясь уловить что-то, но для нее все запахи, видимо, смешались. С острой, почти невыносимой болью она подумала о той, кого описывал ей Майкл: о тоненькой девочке, которая не была девочкой, не была человеком. Эмалет. В ушах стреляло так, что казалось, будто там рвутся снаряды. Мона зажала уши ладонями.

— В чем дело, Мона Мэйфейр?

— Боже мой, где же это случилось? — спросила Мона, все еще прижимая ладони к ушам и крепко зажмурившись.

Она открыла глаза и посмотрела на Мэри-Джейн, стоявшую против света: ее фигура терялась в тени, сияли лишь огромные ярко-голубые глаза…