Талант (Жизнь Бережкова)

Приникая к стеклу, вставленному в стенку трубы, Ладошников часами следил, как ведет себя модель в набегающем воздушном потоке. Однако такого рода наблюдения не удовлетворяли Ладошникова. Ему же, необыкновенному конструктору, принадлежала одна выдумка, которая поныне применяется во всех аэродинамических лабораториях мира. Он стал обклеивать крылья, фюзеляж и хвостовое оперение продуваемой модели шелковинками, то есть тончайшими нитями некрученого шелка, которые делали как бы видимыми потоки воздуха, всяческие завихрения, срывы струй, показывали картину обтекания.

Таким образом, обтекаемость всех форм самолета, чем Ладошников как бы предвосхитил будущее авиации, была не только изумительной догадкой конструктора, но и… Нет, скажем лучше так: была изумительной догадкой, возникшей на основе упорного, последовательного, долгого труда.

Однако мы немного отвлеклись. В большой и вместе с тем невероятно тесной комнате, где расположилась лаборатория Жуковского, приютился и станок для испытания авиационных моторов. Станок мы тоже соорудили сами в мастерских училища. Скромная, недорогая, далеко не совершенная аппаратура в нашем уголке моторов была, однако, достаточно точной. Там, в лаборатории, уже в те времена возникла целая школа искусства испытания и измерения. Три студента — ныне серьезные деятели авиации — посвятили себя, и, как выяснилось, на всю жизнь, тому, что казалось всем нам чем-то малозначительным, малоинтересным, — аппаратуре лаборатории, испытательным и измерительным приборам.

И вот эти приборы показали, что «Гермес» «недобирает».

Ганьшин не мог себе простить, что доверился каталогу фирмы. Он, который ничего не брал на веру, вдруг так влип! Ладошников отмалчивался. Что же сказать? Ругайся не ругайся, а мощность мотора этим не поднимешь… А вдруг? Я всегда, во всех каверзах, надеюсь до последнего момента на некое «вдруг»…

— Вдруг мы до чего-то не додумались, — говорил я. — Скажем, определенный состав горючей смеси… Или какой-то способ форсировки… Вызовем представителя фирмы. Ведь американец лучше нас знает свой мотор… И вдруг!.. Это же известная американская фирма…

— Да, теперь-то нам она известна, — съязвил Ганьшин.

— А разве мы в конце концов не сможем заставить ее исполнить договор? Привлечем Подрайского… Надо, кстати, поскорее ему обо всем сообщить.

Я готов был тотчас же помчаться к месту службы, в таинственный особняк на Малой Никитской, но услышал громкий смех Ладошникова. Такова была его особенность. Он редко принимал участие в наших разговорах, но умел неожиданно расхохотаться и вставить резкое меткое словцо.

— Беги за сочувствием, Бережков, — проговорил он. — Имей только в виду, что Бархатный Кот сам никого никогда не надувал. И, наверное, не представляет себе, что это такое. Выдержит ли его нежная душа?

21

Нежная душа Подрайского выдержала. Впрочем, сперва он встревожился.

— А «Касатка»? «Касатку» он все-таки сдвинет?

Да, путь к сердцу Подрайского пролегал лишь через фантастическую земноводную машину — все было поставлено на эту карту…

— Сдвинет, конечно, — уверил он себя. — А на крайний случай у меня есть на примете нечто… Но пока тссс…

И он не сказал мне больше ни слова об этом таинственном «нечто». Его глазки вдруг сощурились, и на круглой розовой физиономии выразилось нескрываемое удовольствие. Я с изумлением наблюдал эту метаморфозу.

— Вообще говоря, все это очень хорошо! — продолжал он.

— Что хорошо?

Подрайский наклонился ко мне и, словно сообщая величайшую тайну, прошептал:

— То, что я еще не заплатил денег фирме «Гермес».

Откинувшись, он посмотрел на меня с видом человека, окончательно уверовавшего в собственный гений. Я все же решился напомнить:

— А как же «Лад-1»?

Но Бархатный Кот словно не слышал.

— Попрошу вас, Алексей Николаевич, завтра снова произвести испытание «Гермеса». Я привезу мистера Вейла.

— Обязательно привезите его. Возможно, он нам что-нибудь укажет. Какой-нибудь секрет или каприз мотора, чего сами мы не раскусили.

— Возможно, возможно, — промурлыкал Подрайский.

22

Американец явился в наилучшем, казалось бы, расположении духа. Его, видимо, ничуть не смутила претензия к произведению фирмы «Гермес». Войдя в лабораторию, он — ярко-рыжий, с веснушками на широком носу, в расстегнутом пиджаке, под которым обрисовывался животик, — с нескрываемым любопытством огляделся и приветствовал нас громким добродушным возгласом.

Ладошников, насупившись, едва ему кивнул. Мы с Ганьшиным поклонились тоже весьма сдержанно.

Невзирая на такой прием, мистер Вейл без малейшего смущения стал осматривать лабораторию, подошел к ротативной машине, выразил свое одобрение, покровительственно похлопал рукой по деревянной обшивке круглой аэродинамической трубы, направился к станку для испытания моторов, возле которого уже стояли все четыре авиадвигателя «Гермес», пригляделся к щитку измерительных приборов и опять одобрил:

— О, русски прибор! Хорошо… Очень хорошо!