Талант есть чудо неслучайное

Первая мировая война, на которую он так рвался, всадила в его тело двадцать семь

осколков. Но были и другие осколки, не извлеченные никакими хирургами и

бродившие по его телу всю жизнь: осколки сомнений в необходимости мужества как

такового, независимо от его цели. Ведь и убийцы бывают мужественными.

Первая мировая война была полностью лишена моральной цели, и это потрясло

Хемингуэя. Дезертирство героя романа «Прощай, оружие!» выглядит более близким к

мужеству, чем участие в бессмысленной бойне. Тема «Фиесты» — это не поддающиеся

подсчету нравственные потери войны, значительно превосходящие горы аккуратно

подсчитанных трупов. Физическая неполноценность героя, искалеченного войной,

становится символом духовной искалеченности. Бессилию перед женщиной, которую

любит герой и которая любит его, в то же время изменяя ему то с мальчиком

матадором, то с комплексующим собутыльником,— это бессилие перед

действительностью, изменяющей герою с кем попало. Кому нужна такая любовь в

жизни, если ты ничего не можешь дать ей, и кому нужна такая жизнь, если она ничего

не может дать тебе? Героиня «Фиесты» Брег Эш-ли не то что безнадежно больна —она

безнадежно мертва. А разве может мертвый помочь мертвому? «Шофер резко

затормозил, и от толчка Брет прижало ко мне.— Да,— сказал я.— Этим можно

утешаться, правда?» Страшноватое утешение, ибо это всего-навсего прижа-тость двух

трупов друг к другу. Где же выход? Как стать живым, если почти все в тебе убито?

Выход для эпикурейца графа Миппипопуло прост: «Именно потому, что я очень много

пережил, я теперь могу так хорошо всем наслаждаться». Хемингуэй отвечает этой

нехитрой, трус-ливенькой философии, сначала как будто соглашаясь, но затем все

опрокидывая убийственной иронией: «Пользоваться жизнью —не что иное, как умение

получать нечто равноценное истраченным деньгам и понимать это. А получать полной

ценой за истраченные деньги можно. Наш мир — солидная фирма. Превосходная как

будто теория. Через пять лет,— подумал я,— она покажется

229

мне такой же глупой, как все остальные превосходные теории».

Слоняние из кабака в кабак, самозапутывание в паутине компаний, полупьяное

созерцание коррид, подстре-ливание львов и антилоп — все это лишь ложный ореол

вокруг Хемингуэя, частично созданный им самим, частично авторами бесчисленных

воспоминаний о нем. Главной трагедией Хемингуэя было несоответствие его

жизненных идеалов и его жизненного антуража. К счастью, не на всю жизнь. Вот что

он сам писал про собственное окружение: «Но самому себе ты говорил, что когда-

нибудь напишешь про этих людей, про самых богатых, что ты не из их племени: ты

соглядатай в их стане».

Хемингуэя ужасала возможность стать одним из тех писателей, о которых он

говорил так: «Он загубил свой талант, не давая ему никакого применения, загубил, из-

меняя себе и своим верованиям; загубил пьянством, притупившим остроту его

восприятия, ленью, сибаритством, снобизмом, честолюбием и чванством, всеми

правдами и неправдами... Талант был, ничего не скажешь, но вместо того, чтобы

применять его, он торговал им».

Понимая опасность оказаться раз и навсегда втянутым в карусель богемной жизни,

Хемингуэй стал придумывать для себя другие опасности. Он изобрел себе вторую,

охотничью, жизнь. Но в сущности вся его жизнь была охотой за смыслом мужества.

Ведь одно дело охота на большую рыбу нищего старика, для которого это вопрос

жизни и смерти, и другое дело, когда это вопрос специально организованных опас-

ностей. Конечно, это тоже познание жизни, но самое се глубокое познание не

принадлежит к числу организуемых. Обыкновенному человеку и в голову не придет

изобретать опасности. Они ежедневно окружают его, куда более страшные, чем

львиные когти. Невозможность найти работу или страх потерять работу, ощущение

себя лишь ничтожным звеном в индустриальной цепи, тоскливое однообразие быта —

вот джунгли, зачем ездить в Африку на их поиски? Кстати, для проводников-

профессионалов, сопровождающих белых охотников в африканских джунглях, охота —

это вовсе не экзотика опасностей, а быт, из опасностей состоящий.

230

Есть еще одна из самых страшных опасностей, подстерегающая человека, где бы он

ни был,— это одиночество. Для того чтобы проверить свое мужество в борьбе с этой

опасностью, вовсе не обязательно гоняться за ней у снегов Килиманджаро — она

всегда рядом. Грифы, ожидающие мгновения, когда мы сдадимся, чтобы выклевать нам

глаза, невидимо восседают на всех городских светофорах, а не только на далеких от

цивилизации скалах. Трагедия Френсиса Макомбера, случайно или не случайно

подстреленного собственной женой на охоте, не страшнее трагедии глухого старика из

рассказа «Там, где чисто, светло», одиноко пьющего аперитив в кафе, из которого его в

конце концов выгоняют. Хемингуэя тянуло к раскрытию жизни человечества через

обыкновенного человека в обыкновенных обстоятельствах, что было свойственно,

скажем, Чехову. Но то ли от неуверенности в интересности обыкновенного, то ли от

собственной биографии, которая была коллекционированием необык-новенностей,

Хемингуэй больше прибегал к исключительным характерам в исключительных