Такой же предатель, как мы

— Трудно сказать, что мы именно приехали, — заявляет Гейл, хихикая, чтобы скрыть секундное замешательство Перри. — Правда, милый? Мы шли по старой тропе, и нам пришлось буквально прорубаться через подлесок. Где вы так здорово научились говорить по-английски, Ники?

— В Бостоне. У вас есть нож?

— Нож?

— Чтобы прорубаться через подлесок, нужен большой нож.

Эти безжизненные глаза в зеркальце заднего вида — что они видели? Что видят сейчас?

— Ах, как бы нам пригодился нож, Ники! — восклицает Гейл, дочь артиста. — Увы, мы, англичане, не носим с собой оружия. — Что за чушь я плету? Не важно. Продолжай. — Ну… некоторые носят, конечно, но только не такие люди, как мы. Мы — из другого социального класса. Вы слышали о нашей классовой системе? В Англии человек имеет право носить нож, только если он принадлежит к низшим слоям общества. — Новый взрыв смеха звенит до самого конца пути.

Ники минует развязку и подвозит их к входу в отель.

В полной растерянности они бредут, точно посторонние, через заросли гибискуса к своему домику. Перри запирает дверь, но не включает свет. Они стоят лицом друг к другу, в темноте, по обе стороны кровати. Тишина тянется бесконечно. Впрочем, это отнюдь не значит, что Перри не принял решения.

— Я должен кое-что написать. Ты тоже.

Таким авторитарным тоном он, как подозревает Гейл, обычно обращается к нерадивым студентам, не сдавшим в срок еженедельное сочинение.

Перри опускает жалюзи и включает маленькую лампочку у постели — она едва рассеивает темноту в комнате. Рывком открывает мою тумбочку и вытаскивает желтый блокнот. Мой же. Там запечатлены блистательные рассуждения по поводу «Сэмсона против Сэмсона» — мое первое дело в качестве помощника королевского адвоката, отчаянный рывок к мгновенному обогащению и славе.

Или наоборот.

Перри вырывает страницы, на которых записаны мои перлы юридической мудрости, и сует их обратно в тумбочку, затем раздирает мой блокнот на две части и протягивает половину мне.

— Я пойду туда. — Он указывает на дверь ванной. — Ты оставайся здесь. Сядь за стол и запиши все, что помнишь. Все, что произошло. Я сделаю то же самое. Договорились?

— Почему мы не можем остаться в комнате оба? Господи, Перри, я перепугалась до чертиков. А ты — нет?

Даже если забыть на минутку о вполне простительном желании быть с ним рядом, мои слова абсолютно разумны. В нашем номере, помимо расшатанной кровати размером с поле для регби, есть два стола, письменный и обеденный, и два кресла. Допустим, Перри поговорил по душам с Димой — но меня-то бросили в обществе чокнутой Тамары и ее бородатых святых!

— Свидетели должны записывать свои показания порознь, — провозглашает Перри, направляясь в ванную.

— Перри! Стой! Вернись! И останься здесь! Алё, это я, Гейл. Я у нас юрист, черт подери, а не ты! Что Дима тебе сказал?

Если судить по его лицу — ничего. Оно непроницаемо.

— Перри.

— Что?

— Ради бога. Это же я, Гейл. Помнишь меня? Лучше сядь и расскажи тетеньке, чего такого наговорил тебе Дима, что ты превратился в зомби. Хорошо, можешь не садиться. Говори стоя. Наступает конец света? Дима — женщина? Что, черт возьми, между вами произошло такого, о чем мне нельзя знать?

Он вздрагивает. Заметно вздрагивает. Достаточно заметно, чтобы Гейл слегка воспряла духом. Напрасно.

— Не могу.

— Чего ты не можешь?

— Втягивать тебя в это.

— Чушь.

Он снова вздрагивает. Но результат остается прежним.

— Гейл, ты слушаешь?

А что я, мать твою, делаю, по-твоему? Пою арию из «Микадо»?

— Ты хороший юрист, и тебя ждет блестящая карьера.

— Спасибо.

— Через две недели у тебя серьезный процесс. Я прав?

Да, Перри, ты абсолютно прав. Меня ждет блестящая карьера, если только вместо этого мы не решим завести шестерых детей. А через пятнадцать дней будет слушаться дело «Сэмсон против Сэмсона», но, насколько я знаю нашего ведущего адвоката, мне не удастся и словечка ввернуть.

— Ты — восходящая звезда юриспруденции и вкалываешь как проклятая, ты сама мне об этом постоянно твердишь.

Да, разумеется, это правда. Я работаю на износ. Не всякому молодому юристу так везет — мы только что пережили худший вечер в нашей жизни. Что за чертовщину ты сейчас пытаешься мне втолковать столь невнятным способом? Перри, так нельзя. Вернись! Но это лишь мысли. Слова уже иссякли.

— Мы проводим черту на песке. Границу. То, что Дима сказал мне, останется моей тайной. То, что сказала тебе Тамара, останется твоей тайной. И не будем заступать за черту. Нужно соблюдать конфиденциальность.