Такой случай

Посоветовавшись при первой же встрече с Гудковым, я избрал для своей диссертации тему, на которую писал в прошлом году реферат — «О социалистическом демократизме». По положению за первые полтора года аспиранты должны были сдать все кандидатские минимумы, чтобы оставшиеся полтора года посвятить диссертации. Так как от двух минимумов я был уже избавлен, мне представлялась возможность начать трудиться над диссертацией незамедлительно.

Я встал на комсомольский учет, обменял профсоюзный билет, начал посещать заседания своего сектора, на которых обсуждались плановые работы сотрудников, и через некоторое время, перезнакомившись со всеми своими новыми товарищами, получил общественную нагрузку: заниматься с участниками художественной самодеятельности.

В радостной напряженной работе прошли осень и зима.

Как-то утром, сидя за столом в ожидании свежих газет, я услышал громкий голос Ани, встречавшей в коридоре почтальона:

— Алеша, тебе какое-то извещение.

Это была открытка из школы-интерната, в которой я учился до войны. Меня приглашали на вечер встречи учащихся и преподавателей с окончившими школу.

В воскресенье, незадолго до назначенного времени, мы с Аней отворили застекленную дверь и очутились в стенах дома, где я когда-то провел восемь лет.

— Алеша, это ты? — вдруг раздался с лестницы взволнованный, с легкой хрипотцой голос женщины.

— Да, — неуверенно ответил я, узнав свою первую воспитательницу. — Здравствуйте, Александра Осиповна.

— Здравствуй, Алеша. Еще не забыл меня?

Александра Осиповна сошла вниз. Я, несколько конфузясь, познакомил ее с Аней. Мы разделись и отправились к регистрационному столу. Здесь меня попросили сообщить, когда я учился в школе, где был потом, чем занимаюсь сейчас.

Александра Осиповна шутливо говорила Ане:

— Первое время он был большой нюня, он, знаете, лил столько слез по маме и Шоноше, что и нам всем, глядя на него, хотелось плакать. Теперь с вами он, конечно, так не скучает по родным местам?

Аня сказала, что я уже второй год безвыездно живу в Москве, но что этим летом мы обязательно вдвоем съездим в Шоношу.

— И даже, может быть, втроем, — добавил я.

— С сыном, конечно? — улыбаясь, заметила Александра Осиповна.

Мы стали подниматься на второй этаж. В эту минуту грянул оркестр: зазвенела медь тарелок, гулко заухал барабан… Все вспомнилось мне — и наши вечера, и занятия в классе, и скрипичная комната, и девочка с высоким чистым голосом.

Войдя в актовый зал, я спросил Аню:

— Брусья стоят в правом углу?

— Стоят.

— И турник?

— И турник стоит.

— А шведская стенка?

— Она на сцене.

— А рояль?

— Тоже.

Мне стало радостно и почему-то немного тяжело. Здесь все находилось на прежних местах: как будто не было войны и эвакуации, как будто не было десяти нелегких лет, отделявших меня, аспиранта Скворцова, от прежнего шустрого мальчика Алеши.

В зале стоял знакомый беспорядочный гул голосов. Раздавались восклицания. «Маша!», «Тамара!», «Верочка!», «Игорь!» — эти ребята разыскивали друг друга. Нас с Аней часто толкали и тут же тихо торопливо извинялись. Все было здесь до боли в сердце знакомо.

Мы с Аней сели в первом ряду. Я напряженно прислушался: мне очень хотелось встретить здесь старых друзей — Федю, Сашу Родионова и даже Стегая.

Прозвенел звонок. Утихли голоса. Директор школы открыл вечер и предложил избрать президиум. В числе названных почетных гостей значилась и моя фамилия.

Я перешел за стол президиума и оказался рядом с Александрой Осиповной. После короткого доклада выступил старейший выпускник, учившийся тут еще до революции, когда школа существовала на благотворительные пожертвования. Потом слово предоставили мне.

Очень волнуясь, испытывая какое-то теплое родственное чувство к сидящим в зале, я говорил о том, какую роль в моей жизни сыграла школа-интернат, что она дала мне и моим товарищам, вспомнив о своей диссертации и стремясь обобщить сказанное, я заявил, что существование таких школ в нашей стране — яркий пример социалистической демократии в действии. В заключение я сказал, что голоса наших лучших воспитателей и учителей стали мне так же дороги, как и голос родной матери.

Вернувшись под аплодисменты на место, очень взволнованный, я шепотом спросил Александру Осиповну, нет ли в зале кого-нибудь из моих одноклассников.

Она ответила, что видит только Сашу Родионова с женой.

— А Наташу Василенко?

— Наташи не видно. Нина, Наташина подруга, здесь.

Я попросил Александру Осиповну подвести меня после концерта к Нине.

Когда закончилась художественная часть и начались танцы, я сам случайно услышал сухой насмешливый голос Нины, раздававшийся у двери, и, оставив Аню одну, поспешил к выходу.

Нина сделала вид, что ее очень удивил мой вопрос о Наташе.

— Разве ты ничего не знаешь? — сказала она. — Ее же исключили из университета. Говорят, во время оккупации девочка путалась с немцами.

Сунув внезапно задрожавшие руки в карманы пиджака, я спросил после небольшой паузы:

— Она еще в Москве?

— Кто же ее такую оставит в Москве? Укатила в Днепропетровск к родителям.