Такой случай

Дед молчит. Я слышу его короткое дыхание, чувствую, как он поворачивает голову и смотрит на меня.

Дедушка очень изменился с той поры, как я перестал видеть. Раньше он любил петь сам, теперь охотнее слушал других. В последний год, когда из-за насмешек ребят я отказался ходить в детский сад и увлекся гармошкой, которую мне подарил отец, дедушка почти все свободное время проводил возле меня, помогал мне в моих музыкальных занятиях, но сам никогда не пел. Из его рассказов я знал, что «Солнце всходит и заходит» стало его любимой песней после того, как он переехал жить на Север и познакомился здесь со ссыльными революционерами.

— Ну, что ж ты, дедушка?

— А не надо, Алеша, сейчас этой песни. Ты вот лучше разучи, когда будешь в Москве в школе, «Вихри враждебные» или «Смело, товарищи, в ногу!»… Это, знаешь, как-то вернее, в них сила заложена, Алеша, ты меня после поймешь.

Я промолчал, а через час, сидя уже у другого окна, в душном тряском вагоне, подумал, что дедушка, наверное, прав и что не может быть всегда темно, потому что на свете много сильных и добрых людей. С этой мыслью, убаюканный сладкой надеждой, я заснул.

В полдень следующего дня, приехав в Москву, мы с мамой прямо с вокзала отправились в школу-интернат для слепых детей.

Моросил дождь. У нас в Шоноше в такую погоду дороги превращались в сплошное месиво, даже мостки покрывались склизкой грязью, так что ходить по ним одному было небезопасно. Здесь же вода куда-то стекала, мои новые башмаки твердо ступали по гладкому камню, и, почувствовав себя увереннее, я легонько высвободил свою руку из маминой.

Мы шли довольно долго. Сбоку звенели трамваи, разноголосо перекликались автомобильные гудки. Я уже начал уставать, как вдруг услышал: «Вы в школу? Сюда, пожалуйста». Говорила какая-то тетя. «Как она узнала, что нам сюда?» — подумал я и при новых словах женщины: «Давайте мне мальчика» — крепко ухватился за маму… Так, обнявшись, мы с мамой и вошли в подъезд того дома, где мне предстояло провести восемь лет.

Не успели за нами закрыться двери, как рядом раздался тонкий голосок:

— Кого вы привели к нам, Александра Осиповна, девочку?

— Нет, мальчика. А ты, Нина, почему не с детьми? — сказала тетя, встретившая нас на улице. У нее был ровный, с легкой хрипотцой голос.

Девочка разочарованно протянула: «У-у-у» — и побежала вверх по лестнице. Было слышно, как захлопали по каменным ступеням ее башмачки.

Мы с мамой и Александрой Осиповной тоже поднялись по лестнице.

В вестибюле около какого-то стола мама назвала мою фамилию. Кругом слышались голоса: оживленные или подавленные — детей и сдержанно-повелительные — взрослых. За столом писали — доносилось прерывистое царапанье пера по бумаге. Неподалеку от меня кто-то плакал.

— Ну, вот и все, — сказала через минуту дрогнувшим голосом мама. — Пойдем теперь знакомиться с твоим новым домом.

На меня нашло какое-то оцепенение. Я послушно делал, что мне велели, но делал это как во сне. После горячего душа я надел чужое жесткое белье и вместе с мамой отправился в столовую. Мне было трудно проглотить даже кусочек хлеба, но все-таки я ел. Сознание, что наступает что-то ужасное, парализовало мою волю, и я внутренне холодел при одной мысли, что через какой-то час не будет со мной моей мамы.

И вот этот час наступил.

— Учись хорошо, Алеша.

— Мама…

— Будь послушен.

— Мамочка!

— Я к тебе скоро приеду.

Нет, это были не те слова! Я чувствовал, я видел в ту минуту лицо своей матери, и я знал, ей было так больно… Она в последний раз прижалась к моей голове разгоряченным, мокрым от слез лицом. Потом хлопнула дверь.

Не помню, как я добрался до спальни. Я не мог даже плакать. Ко мне подходили какие-то ребята, они, знакомясь, ощупывали меня, но я не обращал на них внимания. Девочки, вероятно старшеклассницы, предлагали мне потрогать чучело медведя, стоявшего в углу вестибюля, но и медведь меня не интересовал. Потом я сидел с Александрой Осиповной на диване, она долго ласковым голосом рассказывала о школе, о детях, о наших будущих уроках и играх — я был безучастен. И только очутившись в кровати под холодной простыней, я дал волю своим чувствам. Я плакал горько и беззвучно, как плакала дома в последнее время мама, чтобы ее не могли услышать отец и дедушка.

4

Кто не вспоминает первого в своей жизни дня школьных занятий, кто не улыбнется при виде озабоченных и счастливых лиц малышей, шагающих ранним сентябрьским утром первый раз в школу?

Для меня этот день — день 1 сентября — стал началом борьбы, которая должна была вернуть мне то, чего лишил меня нелепый и злой случай.

Я проснулся в своей кроватке, когда кругом еще спали. Было тихо. Слышалось рядом спокойное посапывание да поодаль, где-то в углу, шарканье осторожных шагов. «Мама», — хотел позвать я и вдруг все вспомнил. Сердце снова больно сжалось. Я зажмурился, но в эту минуту зазвенел звонок и громкий женский голос сказал:

— Дети, поднимайтесь!

Сопение рядом прекратилось, кто-то зевнул и потянулся, в разных концах спальни одновременно скрипнули пружинные сетки.

— Вставайте, вставайте, детки, — опять произнес женский голос.